Были Егор Кузьмич и Селивёрст Павлович погодки, называли себя братьями и рядом, не расставаясь, целую жизнь прошли, помнили, знали друг о друге все, без тени облачка, как это и бывает в дружеском братстве.
Но Селивёрста, в отличие от Егора, судьба не баловала почти от рождения. Мать его, Ульяна Петровна, была женщиной видной, красоты необыкновенной, броской, но нрава самого кроткого, тихого. И принадлежала к редким и чаще, в общем-то, несчастным женщинам, которым, при всей застенчивости своей, даже сдержанной сухости и строгости в обращении, не бывает от мужчин проходу ни на улице, ни в хороводе, ни на вечеринке, ни на покосе. Везде их преследует прилипчивый взгляд как недобрая плата за столь возбуждающе пленительную красоту и привлекательность.
Вот и отец Селивёрста, Павел Калистратович, женился на Ульяне Петровне не совсем по-доброму. Хотя, как умел, по-своему любил ее. Но сердцем больно дурен был, заносчив и не мог, конечно, девушку обоюдным чувством увлечь. Выдали за него Ульяну Петровну силком. Она покорно приняла вызов немилостивой судьбы. Но Павел Калистратович оказался еще человеком чрезмерно ревнивым, а в ревности слепой — лютым и жестоким.
Однажды пришел он домой не в духе, под хмельком. Бражничал с мужиками. А те из зависти, что ему такая краса досталась, горазды были позабавиться и постоянно его подзадоривали, рассказывая всякие выдумки об Ульяне Петровне. Вот и на сей раз особо допекли, раздразнили зверя.
Вошел он в избу и ни с того ни с сего хвать Ульяну Петровну за косы и давай бутузить. Бьет и молчит. Молчит и Ульяна Петровна — уж привыкла к его лихомани. А сынок-то Селивёрстушка дома был. Со страху под лавку шмыгнул и тоже молчит, только тихо постанывает, когда глухо кулак отцовский опускается.
Темной злобе своей Павел Калистратович дал полную волю, остановиться не мог. Притомившись, переступил с ноги на ногу, косы на руку намотал (они у Ульяны Петровны длинные были) и опять взялся бутузить. А сынок между тем, не мешкая, выскочил из-под лавки и с плачем бегом в дверь кинулся, к соседям.
Пришли мужики, отняли Ульяну Петровну, но уже бесчувственную. А ночью она умерла, не приходя в сознание. У могилы Павел Калистратович в гробу перекрестил ее и, тяжело вздохнув, сквозь слезы сказал:
— Ну, Ульянушка, не осуди, бог тебя дал в красе и ясности, бог тебя и взял, не затуманив взора. Не думал я, что так скоро отлетит душа твоя. Пожить-то в ласке да охоте нежной не привелось. А хотелось…
И пошел с кладбища прочь, не ожидая, когда могилу засыплют.
Однако родня Ульяны решила все-таки упечь его на каторгу. Кинулись в город Мезень за следователем. Тот скоро приехал, снял дознание. Павел Калистратович от греха не отпирался. Арестовали его, заковали руки-ноги в цепи и в губернский суд повезли. Только недалеко увезли, верст пятнадцать. На первой же переправе через реку, перед деревней Усть-Кымой, на середине, на самой глубине, где вода, как сажа густая, никогда не проглядывается, выбросился он из лодки. Да и канул как камень на дно. Охранники, сколько ни ныряли, так и не выловили.
Лишь на третий день ниже ямы верст за пять нашли его мертвого на песчаной отмели. Привезли в Лышегорье и, уже как прощенного за грех свой, похоронили рядом с могилой Ульяны Петровны.
Вот так со смерти отца и матери началась сиротская жизнь Селивёрста, от этого момента он особо помнил ее и счет годам своим вел.
А воспитывала его Елена Петровна, старшая сестра матери. Была она женщиной доброй, с мягким, уступчивым сердцем, вдовая, бездетная и тепла душевного на любимого племянника не жалела, выходила, вынянчила его. Да долго-то пожить и ей не привелось. Когда Селивёрсту было лет семнадцать, она тяжело занемогла.
— Чувствую я, надежды на жизнь у меня — никакой, — сказала Елена Петровна. — Веди, голубеюшко, хозяйку молодую.
И он вскоре женился, взяв Лиду, младшую дочь Ильи Ануфриевича Поташова.
Вслед за Селивёрстом, где-то тут же сразу, чтобы не отстать от друга, женился и Егор. И взял в жены Татьяну, самую близкую подругу Лиды.
А тетушка похворала-похворала да вскоре после свадьбы племянника и умерла…
Попервости Селивёрст берег Лиду, детей не заводил, думал, еще успеет. Хотели они поначалу пожить в собственное удовольствие, дом новый срубить, а уж тогда и деток растить… Дом рубил он вместе с Егором. Когда поставили один, взялись за другой по соседству, крыльцо в крыльцо — для семьи Егора. Только поставили дома, въехали, обжились, а пожить-то и не успели, как это нередко бывает.
Читать дальше