Семен Бабаевский - Листочки из тетради

«Ты все о доме, о корове да об овечках печалишься, а ни разу не спросил: как у меня с учебой? После нашей свадьбы я и книжку в руках не держала. Запустила все. Исключат меня из института, вот чего я боюсь…» И в слезы. Я молчу. Что сказать? Хотел было для примера пояснить, что я вот уже сколько лет книжек не читаю, а ничего — жив и здоров. Но промолчал. Дал ей вволю наплакаться, завел мотор, и мы поехали. Всю дорогу она всхлипывала… И вот после этих ее слез все и началось. Мы пока еще не расходились и не ругались, но уже и не жили, а, сказать, мучились. Потом родилась дочурка. Радоваться бы такому счастью, а мы…

Василий оборвал рассказ на полуслове. Грузовик поднялся в гору. На фоне Верблюд-горы тонула в зелени Усть-Невинская.

Станица заметно разрослась, раздвинулась. Со всех сторон к ней липли, пристраивались новые дома с сарайчиками, улицы удлинялись, растягивались. Особенно много строений выросло на южной стороне. Просторная низина от Верблюд-горы и до канала, питавшего водой электростанцию, была застроена — домики стояли один в один. Крыши на них либо черепичные, пламенно-красные, либо шиферные, цвета хорошо вымоченного полотна; не было ни одной крыши соломенной или камышовой. Издали свежо белели стены, виднелись изгороди. Улицы, как проспекты, широкие, прямые. Тополя, вербы, посаженные вдоль дворов, садочки, еще не укрывавшие ветками строения, своей молодой зеленью как нельзя лучше оттеняли нарядный цвет черепицы, шифера и побеленных известью домиков. Новоселы устраивались на кубанской земле не в пример старожилам Усть-Невинской, имевшим, как мы знаем, и кособокие хатенки и кривые улочки.

В новом квартале поселился и Василий Кондраков. Грузовик остановился возле плетеной изгороди, за которой стояли дом, сарай для коровы, курятник и свинушник. Окна, выходившие на улицу и во двор, были закрыты ставнями. Собака выскочила из конуры и, лая, загремела цепью на проволоке. Василий усмирил пса, заманил в сарай. Я вошел в калитку. Меня окружили куры.

— Киш! Голодное царство! — крикнул Василий, распугивая кур. — Ну и прожорливая птица — беда! Сколько ни корми — завсегда голодная!

На дверях ржавый замок. Василий достал из кармана ключ. В закуте, услышав голос хозяина, заскулил кабан. Огород с чахлыми деревцами, засаженный картошкой и свеклой, уходил к отлогому берегу канала. На воде гулял выводок гусей.

— Твои? — спросил я, указав на гусей.

— Первый год развожу, для пробы. — Василий снял замок. — Куда выгоднее кур! Сами себе харч добывают. Утром переплывут канаву и цепочкой уйдут на жнивье. Вечером также цепочкой возвернутся домой. А осенью посажу на откорм, наберут они жирку — и, пожалуйста, вези на базар…

В комнате ютился полумрак. Воздух тяжелый, душный, точно пропитан застаревшей пылью. В темных глазницах окон бились о стекло и нудно звенели мухи.

— Беспорядок у меня тут. — сказал Василий. — Без хозяйки — дом сирота. Мать, спасибо, помогает. Придет, корову подоит, кабана накормит, за птицей присмотрит…

Василию нужно было сдать смену и отвезти в бухгалтерию документы на зерно. Он пообещал быстро вернуться и уехал. Я остался один… Кажется, теперь еще надсаднее скулил голодный кабан и настойчивее бились о стекло мухи. Оставаться в хате не хотелось. Я взял полотенце и отправился к гусиной стае. Пока сидел на берегу, пока купался, солнце опустилось к закату. Из-за лесистых гор выплыли тучи, повеяло прохладой.

Возвращаясь домой, я услышал знакомый голос сестры Ольги. Она шла мне навстречу.

— Ой, матерь родная! — говорила она нараспев, мешая русские слова с украинскими. — Та кого ж я бачу! Братушка!.. Я зараз в огородной бригаде, работа у нас сдельная. Сидим мы, отдыхаем. А тут Вася подкатил и кажеть: «Мамо, чего вы тут сидите… У нас гость!» Так я прихватила помидорчиков и побежала.

Она обняла меня. Руки у нее твердые, сильные. Фартук подоткнут, и в нем, как в сумке, бугрились помидоры… Раскрыла ставни, распахнула рамы. «Вот горе, вот горе, — бурчала она, вытирая стол мокрой тряпкой. — Такой домишко и стоит весь день с закрытыми окнами, истинно, как слепец». Вышла во двор, позвала кур и бросила им горсть зерна. В ведре что-то отнесла кабану.

— Как поживает Никита Савельевич? — спросил я.

— Ничего живет. — Она резала на тарелке помидоры. — Днюет и ночует на силосе. Корма в яму загружает… Садись, испробуй свеженьких помидорчиков… Никите что? А вот мне — беда, хоть разорвись на два двора. Дома у меня свое хозяйство. Оно тоже моих рук требует. И на огороде надо работать. Так и толкусь — то дома, то на колхозном огороде, то у Васеньки. — Вздохнула, поправила за ухом седые волосы. — Опустело Васино гнездо. Недавно смостили, а оно уже опустело… Никудышняя попалась Василию жинка. Просто и не жинка, а одно горе. Не хозяйка и лодырька порядочная. На ферме чужих коров доит исправно, премии получает, а свою подоить — ручки болят! Срамота! Обеспеченную жизнь бросила — разве это жена! — Ольга посмотрела на меня, ища в моих глазах сочувствия. — Скажи, какой дурень нынче убегает от своего счастья? Это вроде того, как если бы голодный убежал от сытной еды… Чего усмехаешься? Не может убежать, бо голод — це и не сват и не брат.