Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

А ведь было, честное слово, было… Было то, во что трудно теперь верилось. Впрочем, ей и самой теперь казалось почти неправдоподобным, что однажды Юрий пожалел, что поступил в училище. Разве понять это кому-нибудь сейчас, разве услышать за гордыми раскатами байконурского грома смущенные слова молоденького курсанта: «Слушай, Валя, а может, махнуть на все, может, вернуться к родителям? Они концы с концами едва-едва сводят, а я… У меня же после техникума специальность… Как ты думаешь, а? Буду зарабатывать, помогать…» Ради других он готов был расстаться с мечтой. Как трудно было его убедить! Да, это позже, значительно позже, не позволяя кружиться над головой нимбу славы, он частенько станет повторять с притворным укором: «А кто виноват во всем? Ты!» И доставал фотографию, которую Валя подарила ему в день его рождения. Откуда тогда взялись у нее такие слова? «Юра, помни, что кузнецы нашего счастья — это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы. Помни, что ожидание — это большое искусство. Храни это чувство до самой счастливой минуты. 9 марта 1957 года. Валя», — написала она на обороте фотокарточки.

Теперь он тоже стал небом. И теперь уже к ней самой обращено ее же когда-то ему адресованное пожелание: «Перед судьбой не склоняй головы». Ну а чего теперь ждать? И она снова раздвигала шторы, распахивала окно, вглядываясь туда, где терялась в деревьях тропинка. Справа стояли е г о сосны, слева е г о березы. «Неужели нужно покинуть Звездный? Это трудно, это почти невозможно, — думала она, — но я сделаю это, чтобы сохранить остаток сил ради девочек, дочерей, которых он очень любил».

К этому решению она уже давно шла окольными путями. Было невыносимо выдерживать сочувственные взгляды Юриных друзей. При встречах в разговорах они старались не упоминать его имени, как будто уже это одно должно было облегчить ее страдания. А может, былому откровенно мешала генеральская форма, так не идущая иным еще крепким, по-юношески подтянутым космонавтам? Нет, они конечно же оставались друзьями и готовы были сделать для нее все что угодно. Но ведь у нее впереди еще целая жизнь… И надо только выбрать куда — в Москву или к родителям в Оренбург… Ехать в Гжатск было бы тоже пыткой.

Однажды она проснулась с непривычно твердым желанием действовать, сегодня же немедленно оформить документы и собрать чемоданы.

Знакомый генерал-космонавт, Юрин космический собрат, чей автограф красовался теперь на каждой деловой бумаге со штампом, заметно растерялся после первых же ее слов и с недоумением посмотрел на нее, словно не верил острым, тренированным глазам своим. Он все же постарел, этот любимец космонавтской семьи, остряк и балагур, и, с горечью разглядывая его седые виски, морщины, перерезавшие лоб, и начинавший дрябнуть подбородок, Валя подумала о том, что все пережитые страхи даже у очень смелых людей, как и болезни у внешне здоровых, проявляются к старости.

— Не могу, Валя, не имею права, — словно бы винясь перед ней, проговорил наконец генерал и поднял от бумаги сразу словно бы пригасшие, когда-то озорные свои глаза. — Это ж вычеркнуть тебя из семьи… Да ты понимаешь, что ты делаешь?.. Нет, не могу, не могу, не могу… — повторял он уже строже, поглядывая на Валю.

Что-то, наверное, очень резко переменилось в ее лице, и эта перемена сразу отразилась в глазах генерала. Он вышел из-за стола, прошелся от окна к двери и обратно и остановился возле массивного железного шкафа.

— Не хотел говорить раньше времени, ну да теперь, может, хоть это… — Генерал достал из шкафа рулон ватмана, развязал его и, придерживая, развернул. — Вот…

Сначала она не поняла, что это и к чему. На ватмане размашисто и небрежно были сделаны карандашом наброски какого-то памятника. На высоком постаменте стояла фигура в доспехах, очень напоминавшая водолаза.

— Это первая прикидка, — пряча смущение, пояснил генерал. — Памятник Юрию в Звездном…

— А при чем тут я? — не поняла Валя, все более проникаясь неприязнью к водолазу, надменно стоявшему на граните. — Да и Юрий тут при чем?

— Вот-вот, — закивал генерал, грустно усмехнувшись, — и я так думаю. Да и не только я… Помоги нам, Валюта. Помоги, а потом уедешь. Честное космонавтское даю, сам помогу все оформить. — И генерал протянул ей обе руки, как бы прося поддержки.

«Чем я им помогу? — с горечью думала Валентина, возвращаясь домой. — Чем? Разве может быть памятник такому живому, как он? Ни одна фотография, даже самая лучшая, распечатанная по всему миру во всех газетах и журналах, не передала и доли, краткого мига движения его лица, его глаз, его губ… Все улыбки, улыбки, улыбки, словно он в сплошной радости шел от победы к победе в самом малом и в самом большом… Но разве дано посторонним, чужим подсмотреть иное выражение не только лица, но и души?.. А этот памятник лишь слиток бронзы, упавший на траву и цветы…»