Владимир Глушаков - Цветение калины

— У вас что, вообще никакого технического образования?

— Техникум. Я — механик.

— Ну и… трудно было в отделе у Василевича?

— Трудно, Василий Потапович.

— А в чем конкретно заключалась трудность?

— В чем?.. Лично для меня в том, чтобы ежедневно приходить к девяти и ничего не делать до пяти.

— Вот даже как. И поэтому вы решили перейти в цех? — Замдиректора задумчиво вертел в руках шариковую ручку, внутри которой — в прозрачном цилиндрике с жидкостью — болтался смешной цветной человечек. — И в каком же качестве решили? В какой, простите, цех?

— В прессовый. Электрокарщиком.

— Почему, если не секрет?

— Не секрет: имею права водителя. Но главное даже не это… Хочу как можно скорее и доскональнее изучить завод.

— Да зачем вам изучать завод? — Что-то похожее на удивление промелькнуло на лице замдиректора.

— Чтобы… не блуждать потом. Я надолго на завод.

— Это неплохо, что надолго. Ну а с учебой как же? С Василевичем вы порываете отношения — он теперь не поможет. — Прищуренный, с лукавинкой, взгляд замдиректора располагал. — Теперь ни за что — знаю его…

— Придется самому, — усмехнулся Сергей. — Решил в политехнический, на вечернее. Занимаюсь на подготовительном отделении…

— Правильное решение. Одобряю. — Василий Потапович снял трубку, набрал номер телефона. — Николай Маратович, Семеняка говорит. Срочно рисуй приказ о переводе… — он заглянул в листок, — Дубровного Сергея Трофимовича в прессовый корпус, электрокарщиком. Что? Никакого нарушения. Будет на своем месте. Кстати, насчет нарушений… Как освободишься — зайдешь ко мне, понял? Все. — Он положил трубку, кивнул Сергею. — Уладили. Считай, рабочего класса прибыло. Это в любом случае неплохо. А на начальника отдела кадров не обижайся — ему тоже достается. Кстати, как у тебя с жильем?

— На днях перешел в общежитие. До этого у сестры жил.

— У сестры? Да вас тут целая династия… Ладно, будь здоров. Передавай привет брату.

Ровно в пятнадцать ноль-ноль, за час до окончания смены, Иван, как ошпаренный, влетел в кабинет заместителя начальника корпуса.

— Яков Лукич! Поручня не будет. Как хотите. — Иван наотмашь рубанул рукой воздух.

— Не молоти — толком говори. Что там у тебя случилось? — Заместитель привычно пошарил в нагрудном кармане френча, надеясь отыскать там расческу (у него в такие минуты, Иван давно отметил, видимо, начинала зудеть лысина), — не нашел, разумеется, и принялся замысловато водить растопыренной пятерней по блестящей, как полированный шифоньер, голове, зачесывая таким манером переспелую, частично остающуюся между пальцев прядь волос от правого уха на лоб. Мероприятие сие, как ни странно, успокаивающе действовало на подчиненных, и заместитель, видимо, зная об этом, частенько пользовался своим приемом.

— Что, что… — уже потише продолжал Иван, невольно завороженный «священнодействием» зампроизводства. — Нам опять подали трубу на поручень не по техпроцессу… по акту замены.

— Ну и?.. — Яков Лукич собрал на покатом коричневом лбу морщины.

— Сварщик отказался варить: бонка в трубу не лезет, по шву рвет. Уже полчаса как не варит. Сейчас три… Скоро конец смены. Сварщик говорит, ему надоело забивать молотком в трубу бонку. Если нет на заводе нормальной трубы, пусть в третьем механическом автомат переналадят. Раз дали партию другой трубы, пусть и партию бонки поменяют. Чего, кажется, проще? А сварщик, я знаю, добросовестный малый. Помните, когда вы же сами его просили, он оставался на вторую смену?

— А какая муха его сегодня укусила?

— А сегодня ему надоело лупить молотком — рук не чувствует. Говорит, остановлю цех, тогда все зашевелятся и на больничном неделю не придется сидеть. Правильно говорит человек!

— Правильно-то правильно… Только уж больно вы быстры, а? Остановит он цех, мальчишка. — Яков Лукич искоса, недовольно посмотрел на начальника цеха Чуприса. Тот словно ждал, когда его удостоят вниманием, — разрядился:

— Как это не варим поручень? Ты, — высокомерно ткнул пальцем в сторону Ивана, — не владеешь вопросом! — И уже другим тоном и с другим выражением на лице доверительно доложил шефу едва ли не на ухо: — В первую сварили двести сорок штук!

— Ну и что? — невозмутимо хмыкнул Яков Лукич, отстраняясь от Чуприса. — Что такое, скажи, твои двести сорок штук? — И он окончательно обезоружил Чуприса спокойной улыбкой на безбровом простодушном лице. — Всего-то ничего: на сто двадцать тракторов. А надо?