Владимир Богомолов - Застава в степи

В это время в бригаду пробирается уполномоченный по организованному набору рабочих. Тот самый, которого мы потом приняли за шпиона, а он просто боялся директора совхоза, потому что тот обещал повесить его на первом столбе за переманивание механизаторов. Этот уполномоченный зовет Лизу на строительство нового химического комбината. Пока идут поиски иностранного разведчика, задерживают всех подозрительных, портят друг другу нервы. А в это время в другом совхозе настоящим препаратом подкармливают кукурузу, и она вырастает до небывалых размеров — в два этажа высотой, початки у нее такие, что больше десятка не умещается в кузов самосвала.

Весть о неслыханной чудеснице с быстротой телеграммы «молнии» разносится по всему району и доходит до совхоза, где трудятся ученые.

— Все довольны, все смеются! — воскликнул Константин Иванович, заканчивая пересказ сценария.

Мне сначала было неудобно смотреть на улыбающееся лицо Хомякова, потому что ни я, ни Генка не смеялись. «Ну чего в этом смешного? — тоскливо думал я, обвиняя себя в невежестве и темноте. — А вдруг эта комедия будет такой же, как фильм «Красный цветок», с которого мы недавно ушли?». Но тут же я испугался такой мысли и посмотрел на своего боцмана. Он передернул плечами. Значит, ему тоже не смешно.

— Я вижу, старики, — перехватил нашу немую сигнализацию Хомяков, — что до вас не дошел тонкий юмор нового шедевра экрана. Ну что ж, тем хуже для вас.

Когда мы приехали в рощу, администратор, выйдя на поляну, объявил:

— Вот здесь мы будем снимать сцену расставания. Саша признается ей перед отъездом в любви, но она отвергнет его любовь, потому что он ведь тоже усомнился в ее преданности Родине.

— Так они и не поженятся? — спросил Генка и хитро подмигнул мне черными, как сажа, глазами. — Так в кино не бывает.

Круглый, как глобус, живот Константина Ивановича заколыхался, как будто у него внутри началось землетрясение, рот широко раскрылся, издавая сиплые звуки не то душившего его кашля, не то смеха. Прежде чем ответить, он несколько раз похлопал себя по бедрам. И уже потом, тяжело отдуваясь, будто пронес на себе автобус, сказал:

— Ты прав, старик. Так не бывает. Какому же режиссеру хочется огорчать нашего жизнерадостного зрителя? И у Копейкина будет такой же финал.

Затем Константин Иванович рассказал нам об артистах, операторах, режиссерах, которые завтра будут здесь, тогда-то мы впервые и услышали о Маше Дробитовой.

И вот теперь мы с нетерпением ожидали встречи с кинозвездой первой величины, как назвал ее Хомяков. Она представлялась нам красивой, как миледи из «Трех мушкетеров», умной и доброй, как Варвара Васильевна из кинофильма «Сельская учительница», и веселой, как Люба Шевцова из «Молодой гвардии». Вот почему накануне, вечером, я обломал у себя во дворе куст белопенной персидской сирени. Бабушка увидела утром пустые ветки и чуть не упала в обморок. Пока она приглядывалась к следам около куста, я стрелой выскочил за калитку и помчался к Генке. У него и кубрике-сарае как ни в чем не бывало красовался в литровой банке букет. Я выразил боцману благодарность и вынул цветы.

— А я? — уставился на меня Синицын.

— Что ты?

— Я буду дарить банку?

Обижать Генку было неудобно, просто нехорошо. По ради чего я сам натерпелся страха, только ради того, чтобы отдать ему сирень? Ну уж, нет. Пусть он считает меня эгоистом и кем ему угодно, но цветы буду дарить я сам. А как же быть с Генкой? И я предложил:

— Дуй в Сухую балку, нарви ландышей. Ты еще успеешь.

Синицын посмотрел на меня, как ветеринар на безнадежно больного телка, и сказал, что я считаю его круглым идиотом и что в следующий раз он никогда не будет участвовать ни в каких моих операциях. И пусть отныне я выбираю себе в помощники Тарелкину! Делать было нечего. Тяжело вздохнув, я поделил букет пополам.

И вот теперь, волнуясь, мы стояли и во все глаза глядели на пассажиров, выходящих из машин. Их было человек двадцать. А актеров среди них, как мы узнали позже, пятеро. И еще один удар ожидал нас. Мы не увидели стройной красавицы. К нам подбежала какая-то пигалица чуть побольше Тарелкиной, со смешным начесом и челкой, в босоножках, ситцевом сарафане.

— Я же говорила, — защебетала она, — Хомяков знает мою слабость. — Она протянула руку к моему букету. — Прелесть, какая сирень. Спасибо, мальчик.

Но я не намеревался вручать свой букет этой моднице, а с надеждой высматривал ту, нарисованную воображением. Заметив, что моя рука спряталась за спину, она сложила бантиком накрашенные губы и, как старому врагу, сказала: