Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

— Жаль, — вздохнул Юраша. — А я уж подумал: в газету попадем. Что ни говорите — героический труд.

— Зачем тебе в газету? — удивилась Верочка.

— Как зачем? — переспросил Юраша. — Через два месяца в институт, а это как бы рекомендация…

— Из молодых, да ранний, — сказала Верочка.

— А чего хорошего, что ты поздняя. Мужа удержать и то не могла…

— Ду-рак! — отрезала Верочка.

— А это мы еще поглядим в августе.

— Так будешь дурак с дипломом.

— Это уже почетнее, — сказал Юраша. — По крайней мере смогу такими умными, как ты, командовать.

Верочка подбросила кубик, приподняла глиняного гномика и отсчитала четыре клетки.

— Тринадцать!

— Гномик попадает в мышиную норку, — прочел Кулябкин, — и начинает игру сначала.

Он откинулся на спинку стула и счастливо захохотал.

— Прекрасная игра! — сказал он. — Юлька будет в восторге.

— Вам везет, — сказала Верочка, возвращая гномика к началу доски.

— Зато тебе в любви повезет, — утешил Кулябкин.

— Вам что, не везло? — в шутку спросила она.

— Не везло, не везло, а потом вдруг и повезло, — засмеялся он.

— Это бывает, — сказала Верочка.

Она вдруг спросила:

— А вы кого-то любили, да?

— Любил, — признался он. — Да как-то робко любил, Верочка.

— Это на вас похоже, — сказала она. — А вот я… я бы своего не упустила…

— Что-то давно вызовов нет… — сказал Кулябкин. — Скоро четыре.

— Плюньте через левое плечо! — закричала она. — А то ночь будет адская!

Он подвинул кубик, отсчитал клетки и опять заглянул в правила.

— Улитка ползет очень медленно, гномик пропускает четыре хода.

Верочка захлопала в ладоши и тут же прикрыла игру крышкой. В комнату вошел Сысоев.

— Маэстро! — сказал он, усаживаясь рядом с Кулябкиным. — Ты хоть сам-то понимаешь, что доложил?

— Понимаю, — сказал Кулябкин.

— Нет, — Сысоев покачал головой. — Ты не понимаешь! Ты просто не в состоянии этого понять! Слушай и записывай: ты напоролся на жилу! На золотую жилу. И здесь не только кандидатская, здесь докторская, если не лениться с экспериментом. Ты хоть следил за лицом Васильева? Старый болван, а все сразу понял. Нюх при склерозе не уменьшается, хотя с головой и хуже…

— Зачем ты так, — нахмурился Кулябкин. — Я не люблю. А статью об этих случаях я напишу… ты же слышал.

— Статью! — Сысоев воздел руки к небу. — Какую статью?! Несколько случаев из практики? Четыре страницы текста? Ты опупел, что ли? — Он подтащил ногой стул, сел против Кулябкина. — Борька, не будь дураком, включайся сразу в работу, иначе возьмутся другие, такими вещами не бросаются…

Он передохнул.

— А потом тут нужен научный подход. Статистическая достоверность, новые наблюдения… Три года, всего три года, если ты хочешь вырваться отсюда, стать человеком, уйти со своей таратайки.

— Но я не хочу тратить три года на то, что уже сделано… Мне будет неинтересно. Пускай другие…

— Подумай, что говоришь! — упрекнул Сысоев. — Может, это лучшая мысль в твоей жизни. Твой Клондайк! А потом, раз уж мысль высказана, она все равно не погибнет. Подхватят. Оторвут с руками, а о тебе если и вспомнят, то мимоходом, мол, нечто похожее видел врач «скорой помощи» Кулябкин. Правда, то, что он видел, к науке никакого отношения не имело.

— Я же сказал, — хмуро повторил Кулябкин, — что статью напишу, а дальше пусть разбираются другие. Я практический врач, и статистическая разработка мне неинтересна. Да и некогда.

Сысоев всплеснул руками.

— Я понял: ты — сумасшедший. Честное слово, сумасшедший. У тебя есть возможность сразу хорошо заявить о себе. Нельзя же век куковать на «скорой». — Он молитвенно сложил ладони: — Пресвятая дева! Дай мне отработать эти три года!..

Он неожиданно обнял Кулябкина и весело сказал:

— Мне бы на такую мысль напороться, я бы свое не упустил. Даже со «скорой» бы не ушел, пока материал не собрал. Такая штука кое-чего стоит.

— Ну так занимайся, — предложил Кулябкин.

— Нет, — сказал Сысоев. — Я человек благородный и чужих открытий не беру. Я, Боря, хочу сам. Это, возможно, мой единственный маленький недостаток. Как-то неудобно всю жизнь потом сознавать, что ты снял чужие пенки, это меня будет угнетать, Боря. — Он засмеялся. — Но ты не волнуйся, найдутся обязательно «изобретатели» твоего открытия. И тогда ты начнешь кусать локти, говорить о человеческом неблагородстве…

Он прошелся по ординаторской, высоко и торжественно поднял правую руку.

— Я понял, Боря! — воскликнул Сысоев. — Отсутствие честолюбия, как и его излишки, самый страшный человеческий недостаток. Ты, Боря, обязательно умрешь от скромности.