Иван Торопов - Избранное

Расскажу тебе наши сельские новости. Ведь ты, наверное, тоже скучаешь по родным-то местам. Снова оживает потихонечку село, Федюша! Молодежи опять становится много. Подросли парни и девки, что были помоложе. Вечерами гуляют и пляшут напропалую, на улице, на местах старых койташ, токовищ, где и мы с тобой в свое время приплясывали, где и наши отцы-матери когда-то резвились… В иных местах иногда по две-три гармошки наяривают.

Юнцы уж вовсю ухаживают за девками, некоторые прямо нахально пристают, едва отбиваешься от них. Того и гляди, залезут в сарай, где мы спим под пологом… Но мы там, Федюша, спим с сестренкой, ты ведь знаешь нашу младшенькую. А еще больше я люблю спать с мамой — прижмешься к ней, и будто ты снова маленькая, и никаких забот. Хотя наяву-то, Федюша, с каждым годом все больше их прибавляется — забот…

Мама, конечно, знает о нашей с тобой переписке. И папа тоже знает, но молчит. Мне кажется, о тебе-то он хорошо думает. Он теперь весь побелел, почти всегда молчит и больше вздыхает, а когда выпьет — плачет. Никак не может забыть сына своего Вечу, нашего старшого…

На сенокосе тоже было весело. Лето жаркое выдалось, сухое, рядом Сысола… Уж и покупались мы, загорели! И до того я наловчилась во всякой работе — и косить горбушей, и граблями сгребать, и копнить… И веришь, Федюша, такой хохотушкой я была летом. Прямо ужас…

И чего было к такой-то пустосмешке приставать молокососам? Липнут, как мухи. Но я их, Федюша, отваживала от себя будь здоров как. А когда уж они слишком нахальничали, я напоминала: мол, разве ты, несчастный, не знаешь, какой защитник-танкист у меня имеется? Ведь ежели он узнает про твои нахальства, мокрое место из тебя сделает… И ты знаешь, Федюша? — действует. Безотказно. Это говорит о том, что здешний народ хорошо помнит тебя.

С братишками твоими я встречалась. Младшенький, Шурик, очень походит на тебя, такой же русоволосый, глазастый и очень стеснительный. Счетоводом он работает в колхозе, все его хвалят. И дома по хозяйству все ворочает — в огороде копается, воду таскает, баню топит… Очень симпатичный и славный парень, прямо прелесть!

Я не знаю, писали или нет братишки, а колхозы наши объединили. Народ недоволен этим, говорят, и так еле-еле сводили концы с концами, а тут уж вовсе расползется все, развалится… Но нашего брата в этих делах не спрашивают, сверху, наверно, видней.

Ой, вспомнила одну встречу, и сразу снова бросило в жар! Как тогда, в тихий августовский вечер. Ты не догадываешься, какая это была встреча? Нет? А ну, остановись на этом месте и повспоминай?

Так вот, ко мне в тот вечер подошла Зина, та самая, на хвостовой караванке вы были вместе… Ничего девка, симпатичная, если не считать, что много старше нас с тобою. О чем-то поговорили, я уж и не помню о чем. Потом эта Зина, как бы между прочим, сказала моей подружке: «А я вчера от Феди Мелехина письмо получила, на семи страницах».

Меня будто громом ударило, и в глазах потемнело, едва не упала я… Спасибо подружке, увела меня подальше от этой Зины.

Федюша, неужели это правда — письмо? В прошлый раз я постеснялась спросить у тебя об этом. Все думалось, мол, Зина-то сочинила, просто уколоть меня решила или испытать. Но с тех пор ядовитая заноза все сидит у меня в груди, и теперь вот раздулась в настоящую болячку.

Скажи, Федюша, правду — неужели в самом деле было письмо? И если да, то какое? Просто ответ на ее, Зинино, приставание? Или что серьезное? А может, в тебе пробудилось старое… опасное для меня? Скажи правду, Федюша, родной ты мой, я не могу больше носить в себе эту колючку. И прости, что беспокою тебя в трудной танкистской службе.

Обнимаю и целую тысячу тысяч раз.

«Здравствуй, моя любимая!

Здравствуй, Дина-Диана!

С трепетным сердцем сажусь я за стол и принимаюсь за это письмо, потому что, поверь, дорогая моя, по мне больно ударила твоя «заноза».

Да, я, конечно, дурак, что написал Зине то письмо! Я никак не мог подумать о таких последствиях… Впрочем, я, наверно, всегда останусь недальновидным обормотом, редко задумываюсь о возможных последствиях. Вскипит душа, рванется на что-либо, и — вынь ей да положь, немедленно сделай! А что из этого выгорит — об этом и думушки нет. Это, может, какой-то недостаток моего воспитания, а может, уж просто на таком тесте я замешен…

Да, Зина мне писала, два письма. Она, видимо, имела право на эти письма… после того сумасбродного лета в хвостовой караванке. Нехорошо вспоминать об этом, но, что же делать, из песни слова не выкинешь. Теперь, конечно, я раскаиваюсь во всей этой истории. Искренне раскаиваюсь, что, не задумываясь, причинял тебе боль тогда и что тогдашние мои похождения сразу же не оборвались бесследно, а продолжают терзать нас и теперь.