Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю [сборник]

– Мы войско али – так себе?! Пробьемся! А не пробьемся – сгинем, невелика жаль. Мы первые, што ль?

– Не взять нам теперь Яика! – надрывался Федор. – Ослабли мы! Дай Бог Терки одолеть!.. – но ему было не перекричать.

– Братцы! – на бочонок, рядом с Федором, взобрался невысокий, кудлатый, широченный в плечах казак. – Пошлем к царю с топором и плахой – казни али милуй. Помилует! Ермака царь Иван миловал же...

– Царь помилует! Догонит да ишо раз помилует!

– А я думаю...

– Пробиваться!! – стояли упорные, вроде Стыря. – Какого тут дьявола думать! Дьяки думные нашлись...

Степан все стегал камышинкой по носку сапога. Поднял голову, когда крикнули о царе. Посмотрел на кудлатого... То ли хотел запомнить, кто первый выскочил «с топором и плахой», какой умник.

– Батька, скажи ради Христа, – повернулся Иван Черноярец к Степану. – А то до вечера галдеть будем.

Степан поднялся, глядя перед собой, пошел в круг. Шел тяжеловатой крепкой походкой. Ноги – чуть враскорячку. Шаг неподатливый. Но, видно, стоек мужик на земле, не сразу сшибешь. Еще в облике атамана – надменность, не пустая надменность, не смешная, а разящая той же тяжелой силой, коей напитана вся его фигура.

Поутихли. Смолкли вовсе.

Степан подошел к бочонку... С бочонка спрыгнули Федор и кудлатый казак.

– Стырь! – позвал Степан. – Иди ко мне. Любо слушать мне твои речи, казак. Иди, хочу послушать.

Стырь подобрал саблю и затараторил сразу, еще не доходя до бочонка:

– Тимофеич! Рассуди сам: допустим, мы бы с твоим отцом, царство ему небесное, стали тада в Воронеже думать да гадать: ийтить нам на Дон али нет? – не видать бы нам Дона как своих ушей. Нет же! Стали, стряхнулись – и пошли. И стали казаками! И казаков породили. А тут я не вижу ни одного казака – бабы! Да то ли мы воевать разучились? То ли мясников-стрельцов испужались? Пошто сперло-то нас? Казаки...

– Хорошо говоришь, – похвалил Степан. Сшиб на бок бочонок, указал старику: – Ну-ка – с него, чтоб слышней было.

Стырь не понял.

– Как это?

– Лезь на бочонок, говори. Но так же складно.

– Неспособно... Зачем свалил-то?

– Спробуй так. Выйдет?

Стырь в неописуемых персидских шароварах, с кривой турецкой сабелькой полез на крутобокий пороховой бочонок. Под смех и выкрики взобрался с грехом пополам, посмотрел на атамана...

– Говори, – велел тот. Непонятно, что он затеял.

– А я и говорю, пошто я не вижу здесь казаков? – сплошные какие-то...

Бочонок крутнулся; Стырь затанцевал на нем, замахал руками.

– Говори! – велел Степан, сам тоже улыбаясь. – Говори, старый!

– Да не могу!.. Он крутится, как эта... как жана виноватая...

– Вприсядку, Стырь! – кричали с круга.

– Не подкачай, ядрена мать! Языком упирайся!..

Стырь не удержался, спрыгнул с бочонка.

– Не можешь? – громко – нарочно громко – спросил Степан.

– Давай я поставлю его на попа...

– Вот, Стырь, ты и говорить мастак, а не можешь – не крепко под тобой. Я не хочу так...

Степан поставил бочонок на попа, поднялся на него.

– Мне тоже домой охота! Только домой прийтить надо хозяевами, а не псами битыми, – атаман говорил короткими, лающими фразами – насколько хватало воздуха на раз: помолчав, опять кидал резкое, емкое слово. Получалось напористо, непререкаемо. Много тут – в манере держаться и говорить перед крýгом – тоже исходило от силы Степана, истинно властной, мощной, но много тут было искусства, опыта. Он знал, как надо говорить, даже если не всегда знал, что надо говорить.

– Чтоб не крутились мы на Дону, как Стырь на бочке. Надо пройтить, как есть – с оружием и добром. Пробиваться – сила невелика, браты, мало нас, пристали. Хворых много. А и пробьемся – не дадут больше подняться. Доконают. Сила наша там, на Дону, мы ее соберем. Но прийтить надо целыми. Будем пока стоять здесь – отдохнем. Наедимся вволю. Тем временем проведаем, какие пироги пекут в Астрахани. Разболокайтесь, добудьте рыбы... Здесь в ямах ее много. Дозору – глядеть!

Круг стал расходиться. Разболокались, разворачивали невода. Летело на землю дорогое персидское платье... Ходили по нему. Сладостно жмурились, подставляя ласковому родному солнышку исхудалые бока. Пáрами забредали в воду, растягивая невода. Охали, ахали, весело матерились. Там и здесь запылали костры; подвешивали на треногах большие артельные котлы.

Больных снесли со стругов на бережок, поклали рядком. Они тоже радовались солнышку, праздничной суматохе, какая началась на острове. Пленных тоже свели на берег, они разбрелись по острову, помогали казакам: собирали дрова, носили воду, разводили костры.