Александр Миронов - Только море вокруг

Потому и тянуло сюда Алексея в счастливые, и особенно в трудные для него минуты. Потому и шел сюда, веря и зная, что уйдет обновленным и сильным. Здесь и с Глотовым сблизился, с человеком, на которого каждому быть бы похожим. Здесь и сам человеком стал…

— Извините, вас Василий Васильевич просит.

Вздрогнув, Маркевич вскочил и неуклюже поклонился, попытался шаркнуть ногой: возле двери стояла девушка, очень похожая на жену капитана Глотова, на Нину Михайловну, Только гораздо моложе ее. Темно-серое платье с глухим воротником неброско подчеркивало гармоничные линии крепкой, стройной, по-своему грациозной фигуры спортсменки. И такие же темно-серые, широко раскрытые глаза со сдержанным любопытством смотрели на моряка.

— Я, кажется, помешала вам, — улыбнулась девушка, заметив растерянность Алексея. — Помешала?

— Нет, что вы, нисколько, — с трудом смог он выдавить первые попавшиеся слова и, от этого начиная сердиться, резковато спросил: — Мне ничто и никто не может помешать. Почему же вы думаете, что это удалось вам?

— Я не думаю, я знаю, — спокойно ответила девушка, повернулась и пошла к двери.

— Постойте! — рванулся за нею Маркевич. — Я не хотел вас обидеть. Я…

— А меня нельзя обидеть, Алексей Александрович, она негромко, но удивительно звонко, приятно рассмеялась, будто кто-то провел рукой по струнам арфы. — Я умею постоять за себя… Знаете что? Давайте знакомиться, — девушка протянула маленькую крепкую руку. — Таня.

— Таня? Сестра Нины Михайловны? Я так много слышал о вас…

— И я о вас кое-что слышала. Пойдемте, Василий Васильевич ждет.

И, распахнув дверь, прошла в комнату. Алексей послушно последовал за ней.

— А-а, вот и наш затворник явился, — встретила его Нина Михайловна, дружески, как родного, чмокнув в щеку. — Идите пока к Васе, не мешайте нам. Скоро позовем. Мама, а где огурцы?

— В кладовке, где же им еще быть, — повернулась от шкафа с посудой Степанида Даниловна. — Анютка, сбегай принеси. А ты, хлеба нарежь, Татьянушка, да побольше, не скупись. — И, прищурив на Маркевича насмешливые глаза, добавила: — Известная песня — «сыты, в горло не лезет». А как сядут за стол, только успевай подкладывать. Иди, иди, малоешка. Долгий-то разговор не заводи там, скоро позовем.

Василий Васильевич поднялся из-за стола, отложил трубку, протянул к Алексею обе руки:

— С прибытием, мореход. Садись, рассказывай, — и указал на диван, где, раскинув ноги, благодушествовал Бурмакин. Сам сел в свое любимое кресло возле стола. Вот уже десять лет знает Маркевич Василия Васильевича, и за все эти годы он вроде бы ни капельки не изменился, не постарел ни на один день. Все такой же жилистый, весь как бы собранный в тугую пружину, в любую минуту готовую к действию…

— Ну, чего молчишь? — спросил Глотов. — Как Ведерников?

— Не жалуюсь, — Алексей пошевелил пальцами, словно хотел пощупать свой ответ. — Человек он не легкий, с характером, но ладить можно.

— Это верно, с характером, — кивнул Василий Васильевич. — Я сегодня часа два над его рапортом о вашем трампе просидел. Мастак писать! — он усмехнулся, пыхнув табачным дымком из своей неразлучной трубки. — О тебе отзывается сносно, но — и только, а ты и за это должен сказать спасибо. Помполита вам надо на судно, Алексей, и не просто помполита, а пожестче, порешительнее. Такого, как Даня Арсентьев. Чтобы — кремень! Сразу поток разглагольствований своих Борис Михайлович уменьшит.

— Почему же не пошлете Арсентьева? Пошлите…

— Одна пегая кобыла на весь уезд, — поморщился Василий Васильевич. — Пошлите! Или всей заботы у нас, что только о вашем судне, да о том, как бы Ведерникова в узде держать? Пошлем, конечно, но не Даниила. Взяли его у нас. В военный флот.

Он нахмурился, почесал большим пальцем правой руки ямочку на раздвоенном подбородке. Сказал задумчиво, с глубокой серьезностью:

— Многих сейчас берут. И на переподготовку, и насовсем. Обухова взяли, дивиатора. И Бориса Волинского. И Володю Тимофеева…

— И меня возьмут, хмыкнул Бурмакин. — Будешь долго мурыжить с ужином, сам завтра попрошусь добровольцем. Был ты человек, как человек, а стал начальством…

— Брось, Петр, не до шуток! — почти сурово оборвал его Глотов. — Вон какую кашу заварили гитлеровцы. Того и гляди, всеобщая заваруха начнется.

— Это что же, Степанида Даниловна тебе на кофейной гуще нагадала? — съехидничал Петр Павлович. — Про заваруху?

Глотов посмотрел на него, скупо усмехнулся.

— Чудной ты парень, Петр. В море, на судне, лучшего капитана днем с огнем не сыскать. Орел! А как на берегу, прямо оторопь берет: до чего же балаболка! Неужели никогда не научишься чуть дальше собственного носа видеть?