Николай Данилов - Граница проходит рядом [Рассказы и очерки]

— О-о! — искренне удивляется иностранец. — Ты хотел стрелять в своих пограничников, в своих, как у вас говорят, товарищей?

— Да, — Богдану вдруг стало очень стыдно и он, густо покраснев, опустил голову.

— Тебя на заставе терроризировали? Заставляли больше других работать, сажали в карцер?

— Наряды вне очереди получал. На гауптвахте сидеть не довелось.

— Тебя командир бил?

— Как бил? — не понял Верескун.

— Ну, руками, ногами бил?

— Не-ет. У нас за рукоприкладство строго наказывают.

Переводчик выразительно выпятил нижнюю губу, и Богдан понял, что это для офицера новость.

— Тогда за что же ты застрелил командира?

«За что?» — это были последние слова Владимира Литвиненко. Они не раз приводили Верескуна в содрогание. И если бы у перебежчика хватило объективности, он бы ответил: «Ни за что!».

Да, конечно, Богдан немного завидовал Владимиру. Но не это главная причина смерти младшего командира.

Веселый и общительный Литвиненко легко влился в новый коллектив заставы. Его полюбили солдаты за душевность и простоту, старшие начальники — за исполнительность и расторопность. Ничто не мешало Верескуну служить в отделении покладистого Литвиненко.

Попав на заставу, Богдан написал письмо Люсику, написал просто так, ни на что не надеясь, ничего не обещая. Люсик не ответила. Богдан обиделся — быстро забыла! Вторично писать не стал. И, возможно, все бы у Верескуна сложилось по-другому, не получи он вдруг уже нежданного письма без обратного адреса. Оно оказалось очень тревожным. Люсик без привета и каких-либо пожеланий размашисто набросала несколько строчек:

«М. упаковали. Он оказался трусом. Раскололся. Я из города уехала. Это же сделала и Н. Если что, то ты никогда со мной в порту не был. Меня не знаешь. Жди „гостей“. Будь мужчиной. Л.»

Верескун заметал икру. Трое суток не находил себе места. «Разыщут! Дадут срок… Пропал!» — назойливые мысли сверлили мозг. И чтобы избежать наказания, в одну из бессонных ночей он нашел выход. «Перебегу!» — решил Богдан и стал детально обдумывать план ухода за границу. Лучше всего это сделать ночью, на правом фланге, в том месте, где чужеземный пограничный пост наиболее близок. Верескун уйдет за кордон, когда попадет в наряд на этот участок. Но ему надо будет обязательно убить напарника — иначе границу не перейдешь. Страшная доля выпала на Владимира Литвиненко. От смерти его могла спасти только случайность — замена состава наряда. Заранее зная жертву, Верескун искал повода к ссоре с Владимиром, чтобы потом легче было стрелять…

— За что? — переспросил переводчик, выжидающе глядя на перебежчика.

— У нас с ним старые счеты. Мы еще в школе ссорились…

— Вы вместе учились?

— Да. Жили на одной улице, — искал слова Богдан. — Не дружили мы. Он придирался.

— Значит, личные мотивы?

— Вроде бы, так…

Белолицый вставил длинную фразу, переводчик кивнул и сформулировал вопрос по-русски:

— А если бы командир был хорошим, ты бы его не убил и сюда не пришел?

— Да что вы! — воскликнул Верескун и, боясь, что ему не поверят, взахлеб заговорил: — Пришел бы! Обязательно пришел бы! Командир мешал мне уйти. Он бы в меня стрелял. А я давно думал переменить жизнь.

— Как давно?

— С детства… То есть, конечно, позже. Полгода… Нет, больше, год назад.

— Причина?

— Как вам сказать? Не нравилось мне там, у нас…

Последовала короткая фраза бледнолицего и — перевод:

— Твой генезис?

И как же он, Верескун, мало знает! Как мало читал! Оказывается, надо опять рассказывать о своем происхождении, об образовании, взглядах.

Допрос на минуту прекращается. Иностранцы говорят между собой. И вдруг переводчик резко поворачивается, наклоняется к перебежчику, дышит ему в лицо:

— Ты не убил своего командира. Ты коммунист, русский разведчик. Вот! — и показывает бланк комсомольского поручения.

— Убил! Убил! — клянется Богдан. — Я не коммунист. Правда, я комсомолец. Но так себе… Все вступают, и я вступил.

— Так себе? — уясняет выражение переводчик и по буквам читает: «…я готовлюсь стать защитником социалистического Отечества».

— Там есть «как», — улавливает подвох Верескун. — «Как я готовлюсь…» Понимаете? А я не готовился. Убил командира и — к вам… Мне назад нельзя. Мне нужно политическое убежище…

Иностранцы улыбаются. Еще несколько вопросов, и они удаляются.

— Дегенератус! — бросает за дверью белый иностранец.

Верескун подбегает к затемненному окну, хватается за решетку, бьется головой о ржавые прутья и плачет навзрыд, приговаривая: