Леонид Ленч - Душевная травма [Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом]

Затем жизнь нанесла второй удар по скверной Гришиной репутации. Вышла в свет книга военных мемуаров, и ее автор, бывший конник, командир эскадрона, воевавший с басмачами в Средней Азии, перечисляя соратников по борьбе, назвал и Гришину фамилию.

В книге была даже помещена групповая фотография отличившихся бойцов эскадрона. Третьим слева во втором ряду стоял Гриша, и в этом худеньком мальчике в солдатской фуражке с красной звездочкой все же можно было узнать теперешнего грузного, отечного Григория Борисовича.

Репутация враля, к которой Гриша С. был прикован много лет, как каторжник к ядру, отпала от него и рассыпалась в прах. Больше того — о нем стали говорить как о правдивом на редкость человеке.

И вот тогда Гриша стал врать. Много. На каждом шагу. Порой вздорно и даже бессмысленно. И те же самые люди, которые раньше считали ложью фантастическую правду его пестрой жизни, стали беспрекословно принимать на веру весь вздор, который Гриша нес теперь только для того, чтобы посмеяться над ними.

— Такие люди, как Гриша, не могут врать!

…На днях мы встретились с ним в театре, на премьере одного спектакля. В антракте стоим в буфете с бокалами в руках — пьем пиво. Вдруг подходит Гришин знакомый, дока и остряк.

— Здравствуй, Гришенька! Где бывал, кого повидал, рассказывай!

— Недавно был у Вана Клиберна!

— Ты с ним знаком?

— Приятели! — сказал Гриша с невозмутимым видом. — Посидели, поболтали. Поиграли на рояле в четыре руки…

— Браво, Гришенька, это смешно. Обожди! Значит, так: зашел к Вану Клиберну — поиграли в четыре руки, зашел к Шостаковичу — сочинили вместе симфонию, зашел к хирургу Вишневскому — вместе вырезали желчный пузырь. Побегу продавать!

— Постой, брат! — Гриша успел ухватить остряка за рукав пиджака. — Мне сдается, что ты не веришь мне! По-твоему, я не играл на рояле в четыре руки с Ваном Клиберном?

— Гришенька, милый, но ты же не играешь ни на одном музыкальном инструменте, если, как говорится, не считать нервов твоей собственной жены. Кланяйся ей, пожалуйста.

— Я играл с ним на рояле фугу Баха, — холодно и раздельно произнес Гриша. — Сейчас я покажу тебе открытку от Вана, в которой он благодарит меня за доставленное ему удовольствие. Он пишет, что никогда не забудет нашу игру в четыре руки. Ты прочтешь эту открытку и сгоришь от стыда. Готовься стать пеплом, испытанный остряк!

Он пошарил в одном кармане, в другом и небрежно бросил:

— Забыл дома! В следующий раз покажу.

Испытанный остряк густо покраснел, бормотнул: «Извини меня, Гришенька» — и, втянув лысую голову в плечи, мелкой трусцой отбыл из буфета!

Гриша С. подмигнул мне и победоносно усмехнулся.

Вот что значит репутация!

Сколько раз приходилось читать (да и самому писать) об удивительных встречах людей, благополучно прошедших через пекло минувшей войны и вдруг столкнувшихся — целехонькими и невредимыми — носом к носу, и каждый раз не устаю я поражаться играм Всемогущего Властелина человеческих судеб его величества Случая!

И вот еще одна такая встреча.

Участвуют в ней бывший боец народного ополчения, столичный студент, собиравшийся стать философом, а ставший крупным государственным деятелем, Федор Константинович Молев и бывший старшина роты Маврикий Харитонов, по прозвищу Страшный Мавр. Так прозвали этого бывалого солдата, изобретательного ругателя-ворчуна, но мужика в общем-то добродушного, заботливого и в высшей степени хозяйственного интеллигенты, служившие в ополченской роте.

У Страшного Мавра были две страстишки, два увлечения. Первое — музыка, которую он любил страстно и самозабвенно, второе — солдатское уменье обуваться так, чтобы избежать потертостей ног в походах. На марше во время привалов, в редкие минуты военного отдыха, старшина Харитонов сам играл на баяне мелодии любимых своих песен, играл робко, неумело, но с большим чувством.

Ему говорили — с подначкой, само собой разумеется:

— Вам, Маврикий Степанович, нотной грамотой надо овладеть, вот тогда под вашу музыку «запляшут лес и горы»!

Страшный Мавр только вздыхал в ответ:

— Пробовал, братцы, — не получается у меня. Не могу я в этих крючках проклятых разобраться. Да еще ключи какие-то повыдумывали: скрипучий, басистый…

— Не басистый, а басовый, и не скрипучий, а скрипичный, Маврикий Степанович!

— Один дьявол! Главное, по-моему, для музыки — это ухо надо хорошее иметь. Я мальчонкой в деревне в пастухах ходил. Соберу, бывало, стадо у пруда и даю коровкам концерты на жалейке — дудочка такая самодельная. Так можете себе представить — кончу играть, а они мычат, требуют: еще, мол, давай.