Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Никто не знал точно, когда и кем был отстроен этот в три этажа высокий дом с зеленой железной крышей, стрельчатыми окнами и каменными виньетками над ними, широкими гранитными ступенями полукругом у парадного подъезда, украшенного с боков старинными фонарями на литых чугунных столбах, за давностью лет забылось и само имя уездного архитектора, теперь авторство неуверенно приписывали двум или трем давним деятелям, в том числе знаменитому в этих краях Андрею Сенькову, весьма схожему лицом и одеждой с героическим лейтенантом Шмидтом — старый дагерротип Нея видела в краеведческом музее, — но так или иначе, а их трехэтажный скромный, по современным понятиям, дом не был неприметным, этакая недосказанная, усеченно-прилежная провинциальная копия в миниатюре с Зимнего, который не слишком громко, однако с принципиальной твердостью гордились многие местные старожилы и даже энтузиасты помоложе — из числа активных ревнителей истории родного края. Один из них, разумеется, небесповодно, используя грядущий юбилей архитектора Сенькова (кажется, стопятидесятилетие со дня рождения), напоминал со страниц областной газеты в развитие шумной дискуссии о насущных проблемах регионального зодчества трактат намного обогнавшего XVIII век Клода-Никола Лебу — великого архитектора, как известно, чуть ли не предвосхитившего конструктивизм XX столетия:

«Круг, квадрат — вот азбука, которую авторы должны употреблять в своих лучших произведениях».

За дискуссию редактор был крупно хвален, после чего целый месяц благостно пребывал в каком-то отдаленном, но неординарном санатории — об этом упомянул как-то между прочим всезнающий Лаврентий Игнатьевич Бинда, почти полностью разделяющий всеобщие мнения об уникальности их здания.

Но и до революции и после строение только снаружи надежно сохраняло в своем облике нечто петроградское или, точнее, старопетербургское, от основания до крыши, хотя бы даже в самом виде чудом уцелевших старинных водосточных труб по углам здания. Сотворенные неведомым мастером черные узорчатые пасти жестяных дракончиков, припав длинными языками чуть ли не к самому тротуару, сливали на него дождевую воду. Сейчас дома строят не то чтобы с дракончиками, а вообще без водосточных труб, кои неумолимый прогресс зодчества отверг за ненадобностью решительно и бесповоротно, и человеку, слабо посвященному в таинства нынешнего градостроения (а Нея относила себя к этой категории людей), оставалась неразгаданным, ребусом мысль: так что же, разумеется, не летом, а зимой эстетичней — старомодность водосточной трубы или устрашающий вид тяжелых ледяных сосулин, свисающих над головами прохожих.

Внутри же особняк не единожды основательно перекраивался в прямой зависимости от вкусов и настроений его обладателей и, конечно, от коммунально-бытовых веяний и новшеств. Дворянскому собранию, например, некогда понадобилось расширить главную залу на втором этаже (часть ее представляла теперь дворцовая комната) и соединить ее с большой комнатой, где в старорежимном прошлом гнали для избранных немые ленты через кинопроекционный аппарат марки «Кок» знаменитой фирмы «Патэ».

С натугой, но расширили и соединили. Боевой штаб красных казаков и солдат, а затем пролетарский клуб кожевников против этой эксплуататорской затеи ничего не имели, поскольку шикарно переоборудованная зала и все здание стали народными, и в ней даже выступал однажды наехавший в эти дали близкий товарищ самого Луначарского. Но клубу потребовалось несколько новых комнат для кружковых занятий. Кружок драматической классики не мог репетировать вместе с синеблузниками и духовым оркестром примкнувшей к ним пожарной команды, а сводный хор — с горячо любимыми рабочей публикой конферансье, самодеятельными мастерами художественного слова и артистами оригинального жанра. Комнат новых не было, рассудительный товарищ из центра дал добро, точнее, как сказывают, не возражал, и потому взялись после его отъезда за усекновение и переделку старых помещений, не исключая главной залы, все сделали ладно и поладили миром, после чего — вспоминают старожилы — именно из дворцовой неслось под оркестр бодрое: «Мы синеблузники, мы профсоюзники, мы не баяны-соловьи. Мы только гайки великой спайки одной трудящейся семьи!»

Между прочим, по слухам истинно знающих краеведов, именно в главной зале юная дочь одного из последних градоначальников, дабы выиграть у подруг пикантнейшее пари, совершенно добровольно на удобном бархатном диване стиля рококо отдалась заезжему графу — собирателю народных патриотических песен дореформенного периода. Красный диван на изящно гнутых ножках еще долго служил в качестве неопровержимого доказательства глубоко порочных нравов минувшего, пока не перекочевал в местный драмтеатр, чтобы фигурировать в классических спектаклях, где опытные зрители моментально, как только поднимался занавес, узнавали его, и тогда по залу мягкой волной пробегал взволнованный летучий шепоток.