Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

Вот и сейчас они слушали басовитый голос Уразова. Анисин сел рядом с ним.

— Мне бы, знаете, братцы, — продолжал он, — на тайгу разок взглянуть. Я ведь, как зверь, где родился, туда и тянет.

О чем, казалось, вести тут разговор: каждому домой хочется. Однако рядовой Зюзин был иного мнения. Он открыл дверцу и бросил в «буржуйку» березовое полено, сказал так, чтобы всем было слышно.

— Чалдон ты, Уразов.

— Что, что? — переспросил тот.

— Да не баси, слышу. Я говорю, чалдон. А чтоб было яснее, растолкую. Таких, как ты, я, знаешь, не первый раз встречаю. Еще когда в райкоме комсомола работал. Прибежит иной за путевкой, — дайте на север. Душа, мол, романтики просит. А хватит романтики — и домой. «Чего?» — спрашиваешь. Да вот, понимаешь, домой тянет. Где родился…

— Ты сам-то где был? — насупился Уразов.

— На Ямале, слышал?

— Грамотный, знаю. Но одно с другим все равно не путай. Можно и строить и жить где угодно. Родина для всех одна. Но там, где ты родился, где вырос, и каждый куст дорог. Оттуда она, Родина, начинается. С отчего дома. Так я говорю, товарищ лейтенант?

— Не спорю. И все же, если брать наши планы, интересы страны, то и Зюзин тоже прав.

Рядовой Зюзин вскочил, рукой махнул по ершистому чубчику, ноги расставил циркулем и уставился на Уразова очками.

— Ты говоришь, люблю тайгу. Там родился и вырос. А я родился в Рязанской области. И про Ямал только на уроках географии слышал. В моем представлении он был обижен судьбой и постоянно жаловался на свой малый рост. А вот теперь я знаю что такое Ямал. Летунам там делать нечего. Надо приехать туда и повкалывать. Не ради рубля, а так, чтоб от души, ради будущего. И вот тогда кое о чем начинаешь думать иначе. И чувства меняются. Я там не родился, а скучаю. Скажи, почему?

— Да что ты ко мне пристал! — взмолился Уразов. — Надо, поеду, куда угодно. Разве я против…

И тут он хотел было встать на ноги, но вагон так дернуло, что Уразов взмахнул руками и с удивленным выражением на лице плюхнулся на свое место. Солдаты рассмеялись. А он, опомнившись, принялся ругать машиниста.

— Как дрова везет! Ноги поломать можно, — басил Уразов. И вдруг спохватился. — Братцы, верхнюю полку меняю на нижнюю.

— Э-э, нет, рвался туда, теперь спи.

— Да грохнусь, придавлю кого-нибудь. Ну что вы за народ, порцию масла отдаю! Никто не хочет, да? Ну и ладно! — он махнул рукой и направился к двери.

Вскоре состав начал сбавлять скорость. Буфера звенели, и звон их передавался по цепочке от вагона к вагону вдоль состава. Наконец проскрипели тормоза, стало тихо. Уразов открыл дверь.

— Как вы тут, живы? — появился в белой куртке со свертками в руках повар.

— Живы. А ты чего выскочил, ужин, что ли, приготовил?

— Бедной куме одно на уме. Свечи есть?

— Есть, есть. Лучше скажи машинисту, пусть не дергает.

— Что-нибудь случилось? — обеспокоенно спросил подполковник Назаров, подойдя к вагону.

— Все в порядке, товарищ подполковник, — ответил лейтенант Анисин.

— Дайте руку, я к вам взберусь. Посмотрю, как вы тут устроились.

В вагоне было чисто и уютно. Дневалил рядовой Зюзин. А у него — бумажку не бросишь. Да и к тому же солдаты привыкли к порядку. Подполковник Назаров не уставал повторять:

— Взялся полы мыть, так мой как следует, нечего грязь развозить. Окурок валяется, подними, в урну брось. Будь как дома.

Так и велось из года в год. Солдаты в казарме ходили в войлочных тапочках, сами растили цветы и ревниво оберегали порядок. Не беспокоился за него и теперь Александр Кириллович. Его волновало другое. Большинство солдат ехало на полигон впервые. И он знал, что иному новичку будет трудно совладеть с самим собою. Разные мысли приходят в голову. Донимают сомнения. По ночам снятся кошмарные сны, и тогда человек постепенно теряет веру в себя. Потом от него трудно добиться того, чтобы он исполнял свое дело так, как прежде на тренировках и занятиях.

А ведь такое происходит не только с новичками. Ожидание стрельб может доконать кого угодно. Особенно дорога. Трудная вещь. Медленно тянется время, и чем ближе к полигону, тем тревожнее на душе. Люди меняются: в вагонах затихают остроты, шутки. И каждый думает: «Ну все, началось!», — хотя еще ничего не «началось», надо опять считать часы, минуты и ждать, ждать…

Александр Кириллович знал все это и как мог старался размагнитить людей, снять вредное для них напряжение. Вместе с тем готовил ракетчиков ко всяким психологическим нагрузкам заранее. И волю, и память, и чувства подчинял одному — выполнению задачи. Не скупился на «вводные». У операторов ручного сопровождения в разгар «боя» стрелял хлопушкой над ухом, хлопал дверью кабины, устраивал на позиции «пожары», рукопашные схватки с десантом «противника».