Александр Авдеенко - В поте лица своего

— Да, Оленька, да! Борьба за любимого человека со всеми и каждым — это и есть верность самой себе. Очень хорошо тебя понимаю. Я ведь тоже хочу воевать за своего старого друга… Андрюху Булатова.

— Ты?! — Ольга высокомерно-презрительно усмехнулась. — Ты хочешь воевать за Андрея?

— Да!

Мои слова не выбили ее из колеи, нисколько не поколебали ее уверенность в том, что ей и впредь надо защищать Андрея, такого, какой он есть.

— Ты все-таки сначала прочти дневник, — сказала она. — Прочти, подумай и спроси свою совесть: имеешь ли ты право судить, кто из людей настоящий, а кто так себе… Ни богу свечка, ни черту кочерга?

— Хорошо, Оля! Я сделаю так, как ты советуешь. На этом мы и распрощались.

Я ничуть не лукавил, когда нахваливал ее верность Булатову. Быть верной тому, кто тебе давно изменяет, — разве это не подвиг истинно любящей?

Старая, сорокалетней давности, с черными корками общая тетрадь!.. Зачем ты не затерялась в дебрях времени, не сгорела, не пошла на раскурку любителям махорки или самосада? Зачем попала в мои руки почти в целости и сохранности? С каждой пожелтевшей твоей страницы на меня смотрит толстогубый, кудрявый, во цвете лет, но уже седой, битый-перебитый, окровавленный, с искалеченной душой Санька Голота. Знали Булатовы, что делали. Тонко все рассчитали. Нанесли удар в самое уязвимое, самое чувствительное место.

…Беспощадно грызет мое нутро зубастый зверь. Не могу ни есть, ни пить, ни ходить, ни стоять, ни сидеть, корчусь на кровати; зажимаю рукой рот, чтобы не застонать, не закричать, не завыть.

Трижды заходила Марья Николаевна. Предлагала завтрак, обед, ужин. Не понимаю, откуда я находил в себе силы говорить, отказываться от еды, благодарить и даже улыбаться. Вечером она не на шутку встревожилась:

— Что с вами? Сами на себя не похожи. Уж не хвороба какая привязалась? Я врача вызову. И товарищу Колесову позвоню.

— Не надо, Машенька. Просто устал. Пройдет. Спасибо…

Она ушла, сочувственно-подозрительно вглядываясь в меня.

Пока разговариваю с Марьей Николаевной, боль вроде бы меньше терзает. Как только остаюсь один, зверь снова раздирает на кусочки мои внутренности. И только перед рассветом он притих, перестал работать челюстями. Устал?

Осторожно встаю с постели, принимаю душ, бреюсь, сажусь за стол Головина. Но вместо того, чтобы писать друзьям и близким, надолго задумываюсь.

Никогда я серьезно не болел, не чувствовал себя старым и в шестьдесят с гаком. Был уверен, что сил и здоровья хватит надолго, что последний час жизни встречу на ногах, в работе. И вот с самой неожиданной стороны нагрянула беда!

Что говоришь? Будь справедливым, Голота! Никакой трагедии не произошло. Износился. Закономерный, естественный конец. Ты прожил немалый срок. Не каждому выпадает такое. Не имеешь права ни на мировую скорбь, ни даже на будничную печаль. Согласен! Чем острее боль, тем сильнее ты должен быть духом. Хорошо, когда здоровый дух в здоровом теле. Но не менее важно иметь здоровый дух в теле, пораженном недугом.

Жалок тот, кто цепляется за выдохшуюся жизнь, готов существовать хоть как-нибудь. Мужество не в том, чтобы жить долго, а в том, чтобы до последней минуты жить достойно, по-человечески.

Нет ничего более естественного, чем смерть. И нет ничего более противного природе человека, чем она. До последней своей минуты люди верят в непобедимую силу жизни. Мало кто уходит без ропота, без сопротивления.

Я должен смириться с мыслью, что Голоты-старшего скоро не станет. Да! Уже смирился… Вся проблема теперь в том, к а к это произойдет. Мне не безразлично это к а к. Хочу мгновенно, одним прыжком, уйти в небытие.

До чего же спокойно размышляю я теперь о том, что с ужасом отгонял от себя в двадцать, тридцать, сорок и даже в пятьдесят лет!

Сам себя убеждаю. Сам себя опровергаю.

Моя жизнь до краев наполнена неустанным трудом, большими событиями века, великими свершениями страны. Богата радостями и потрясениями, поисками истины, встречами с ней и горечью ошибок, разочарований. Неужели т а к а я моя жизнь, не похожая на миллиарды других, кончится, исчезнет?

Никуда не денешься и от таких мыслей в минуты слабости…

Да и слабость ли это? Человек, если он действительно человек, не может не думать о том, какое место займет в бессмертном мире.

Однажды под Ленинградом, на окраине населенного пункта Красный Бор, морозный воздух январского утра был потрясен могучим ревом бойцов, атакующих позиции фашистов. Тысячеголосое «ура», рожденное воедино слитой волей, прозвучало как победный клич, как признание в любви к Родине, как причастность к ее величию и бессмертию. Ничего более грозного и прекрасного не довелось мне слышать!..