Александр Авдеенко - В поте лица своего

— Завидую вашему глазу. А я близорукий, дальше своего носа ничего не вижу.

Дородных громко, от всей души, так, что в столовой задрожали окна, расхохотался.

— Правильно действуешь, секретарь! Сдачу, говорю, дал чистоганом. Ну, теперь мы квиты. Потолкуем на равных. — Согнал с лица дурашливость, положил локти на стол, уставился на меня бешено-веселыми, навыкате глазищами. — Кого вместо Булатова посадим? Свято место не должно пустовать ни единого дня. Я про директорский пост говорю. Есть у тебя соображения на этот счет?

— Есть! Свято место не пустует. На нем сидит Воронков.

Не то я сказал, не так. Не угодил товарищу Дородных. Розовое щекастое лицо его перекосилось, как от страшной зубной боли.

— Воронков не фигура. Чужое кресло занимает. Ростом не вышел. И годами. Директором легендарного комбината должен быть солидный мужик. — Он ударил себя в белую, выпуклую, как у кормилицы, грудь. — Вот таким, вроде меня.

И опять расхохотался. Себя не побоялся высмеять. Вот такой беспощадно объективный, многогранный деятель. Тошно мне стало играть в его игру, и я сказал:

— Вы, товарищ Дородных, говорите о чрезвычайно серьезных вещах в непривычном для меня стиле.

— Ой, какие ж мы серьезные и важные!.. Хорошо, настроюсь на твой лад секретарь! Есть такое мнение: Воронкова не передвигать выше, заморозить в должности главного инженера.

— Чье это мнение?

— Мое и моих коллег.

— Вы что, успели уже опросить всех членов коллегии?

— Кое с кем советовался. В таких делах, секретарь, надо быть оперативным.

— В таких делах, товарищ Дородных, надо быть чрезвычайно ответственным. И деликатным.

— Что ты хочешь сказать?

— Надо было подождать, пока подсохнет земля на могиле Булатова, а потом уже и советоваться, кому занимать его место.

— Ну и сказанул! А еще фронтовик! Да разве ты деликатничал на войне когда в твоем батальоне выбывал из строя командир роты? Ты сразу же, похоронив убитого, назначал его преемника и с ходу бросал в бой.

— Сравнили!.. Война есть война.

— А я, брат, до сих пор не демобилизовался. И сейчас, в дни мира, чувствую себя на войне.

Трудно, просто невозможно не принимать таких святых слов.

— Кого же вы хотите назначить директором комбината? — спросил я.

— Еще не знаем, Думаем. Ищем подходящую кандидатуру.

— Почему же вы не ищете вместе с горкомом партии, вместе с обкомом?

— А чем мы сейчас с тобой занимаемся? Побойся бога, секретарь!

— Мы с вами сейчас занимаемся тем, что я рекомендую на пост директора Воронкова, а вы отвергаете его кандидатуру.

— Ты самостийно рекомендуешь Воронкова или…

— Первый секретарь обкома, секретарь по промышленности и я — за Воронкова.

— А Колесов?

— И он двумя руками голосует за Воронкова. Другой, более подходящей кандидатуры мы не видим на комбинате. Вот разве что Константин Головин… Скажите, товарищ Дородных, чем вас не устраивает Воронков?

Простой, кажется, вопрос, но Дородных ответил на него не сразу, изрядно подумав.

— Лично я ничего не имею против него. И министр высказался положительно. Быть бы Воронкову в скором времени директором, если бы… не одно непредвиденное обстоятельство…

— Какое? — спросил я. Предчувствие чего-то постыдно-неприятного сжало мое сердце.

Ох, как любит Дородных заковыристые вопросы!

— В самое последнее время, уже в теперешний мой приезд сюда, выяснилось, что Воронков аморальная личность.

Высказался и пытливо вглядывается в меня: какое произвел впечатление?

— В чем дело? Что именно выяснилось? Кто выяснил? Когда?

— Не горячись, секретарь! Посмотри истине в глаза.

— Да какая истина? Не тяните резину, говорите!

— Ты, брат, так настроен, что не хочется тратить порох: что ни скажу о Воронкове, все равно ничему не поверишь.

— Плохому не поверю. Я знаю Воронкова с пеленок. Вся его жизнь прошла на моих глазах. Прекрасным был комсомольцем. Настоящим вожаком молодежи. С отличием окончил институт. Став инженером, начальником громадного и сложного листопрокатного цеха, показал себя образцовым организатором производства. Стоял во главе семи тысяч коммунистов комбината и с честью оправдал оказанное ему доверие. И на посту главного инженера оказался на высоте.

— Все это так. Что было, то было. Однако есть и еще одна грань, до сих пор никому не известная. Темная. Ржавая.

— Да хватит вам, Дородных, загадки загадывать! Не на посиделках мы с вами. Что вам стало известно о Воронкове?