Александр Авдеенко - В поте лица своего

Молчу две, три минуты и не стыжусь молчать. Хорошо мне молчать. И ей, чувствую, не в тягость мое молчание. Даже лучше, догадываюсь, что ничего не говорю. Потом все-таки спрашиваю, сам не слыша своего голоса:

— Валя… вы, наверно, еще не успели пообедать?

— Нет, — отвечает. — А вы?

— Я тоже… Давайте вместе пообедаем. Моя мама мастерица готовить украинские борщи!

— А она… и на мою долю сварила борщ?

— Моя доля — ваша доля. Поехали!..

Вышли из номера. Быстро, чуть ли не бегом, пошли по коридору. Сели в машину, поехали. Выехав на Кировскую, я свернул не направо, а налево. Самая короткая дорога к моему дому лежит через центральный переход. Я же выбрал длинную — через северный. Мне хочется подольше побыть наедине с Валей.

— Куда же вы, Саша?

— Домой.

— А разве и так можно?

— Можно и вокруг земного шара объехать и попасть на улицу Горького, семь…

Проехали мимо автобазы, мимо Октябрьского райкома партии, мимо второй проходной, именуемой еще и доменной, мимо конного двора, мимо огромного пустыря, лежащего между горой и комбинатом. Я оглянулся назад и посмотрел вправо.

— Вот где-то здесь, в одном из пяти тысяч бараков, и родился Сашка Людников.

Валя посмотрела в ту сторону, куда я указал. Перевела взгляд на меня, улыбнулась:

— Историческое место. Людниковское поле…

— Людниковское поле? Звучит неплохо… А где, в каком месте, вы родились?

— В «Березках». В ту пору там была только одна большая улица.

— Она и теперь есть. Хотите посмотреть?

— Да.

Промахнули Кировскую и свернули направо. Миновали приземистый универмаг и выехали на крутую, зеленую, недоступную для солнца улицу. Громадные, с роскошными кронами тополя. Слева и справа двухэтажные коттеджи.

— Это она и есть, ваша улица. Где именно вы родились?

— Точно не знаю.

— А вы прислушайтесь к сердцу, оно вам подскажет.

Она тихо засмеялась:

— Молчит мое сердце. Другие у него заботы…

— Какие?

Валя покраснела. И, зная об этом, недовольная собой, ответила:

— Я думаю о том, как встретит Татьяна Власьевна…

«Березки» остались позади. Спускаемся к железнодорожной товарной станции. Свернули круто влево и поехали вдоль западного конца комбината — мимо листопрокатного-три, листопрокатного-четыре. И мимо особого царства-государства — калибровочного завода — проехали. И попали на северный переход. Он длиннющий: мосты, виадуки, вода, насыпи и рельсы, рельсы, рельсы. Отсюда, с перехода, хорошо видно, как идут один за другим поезда. От нас с металлом, цементом, железными изделиями. К нам с углем, рудой, лесом и прочими грузами.

— Где мы сейчас находимся? — спрашивает Валя.

Будь на моем месте кто-либо другой, он бы сказал: «На северном переходе». Для меня такие простые слова сейчас не подходят. На язык другие, песенные просятся. Я сказал:

— Мы находимся в преддверии нашего будущего.

Не высмеяла говоруна. Лицо серьезное, задумчивое. Понимает, что происходит со мной. Пытает себя: может или не может ответить мне полной взаимностью? Ну, и что ты выпытала, милая? Молчит. Не так ей все ясно, как мне. Ничего! Подождем…

Въехали на правобережную сторону, белую, чистенькую, многоэтажную. По улице Строителей спускаемся вниз. Слева промелькнули монументы: каменная палатка в натуральную величину, воздвигнутая на высоком фундаменте, мозолистая, увеличенная в тысячу раз ладонь горняка, в которой лежит глыба настоящей магнитной руды. Пересекли круглую площадь Орджоникидзе и попали куда надо. Моя родная улица. Арка, ведущая в сердцевину многокорпусного квартала. Деревья, большие, развесистые, как в старом лесу. Солнечные поляны. Качели. Волейбольные площадки. Привык я к своему двору. Но Валя первый раз видит наше приволье. Всплеснула руками:

— Ой, как тут у вас хорошо!

— Да? Не лучше других мы. Во всех кварталах правобережья имеются такие зоны отдыха. Всего вдоволь — зелени, воды, свежего воздуха, цветов и тишины…

Мы вошли в седьмой корпус, в седьмой подъезд. Все, кто был во дворе, смотрели на нас. Ладно, пусть смотрят. Со временем перестанут обращать внимание на то, что рядом со мной идет такая красавица. Привыкнут!

Поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью с номером семь. Повезло Людниковым — кругом семерки. Я не стал звонить. Достал ключ, тихонько всунул его в щель замка. Но не повернул. Глядя в глаза Вали, держа свободной рукой ее руку, спросил шепотом:

— Да?

Она молчала. Я терпеливо ждал. Готов был ждать минуту, десять, сто, месяц, год…