Александр Авдеенко - В поте лица своего

Приблизилась окраина города — наши знаменитые сады, прикрывающие индустриальную крепость с запада. Бесконечные аллеи яблонь, груш, вишен, слив. Не продуваемый даже сильным ветром зеленый массив. Легкие рабочей столицы. Шестьсот гектаров комбинатского сада. И около двух тысяч индивидуальных.

— Улица Гагарина. Вам куда?

— В город.

— А куда именно? Наш город громадный — старый и новый. Правобережный и левобережный, четырнадцать поселков-спутников…

— Да, я знаю, — сказала она.

— Знаете? А я почему-то подумал, что вы нездешняя.

— Так и есть. Впрочем… — она взглянула на меня и покраснела, — здешняя и нездешняя…

Краснеет она, как и разговаривает, тоже своеобразно. На ее щеках поверх обычного румянца проступает более жаркий и постепенно заливает лицо.

— «Здешняя и нездешняя»… Не ясно… Живете вы все-таки или не живете в нашем городе?

— Я родилась здесь. Меня увезли отсюда, когда мне был год…

Валя! Теперь я уверен в этом.

— Я вас, оказывается, знаю. Вы Тополева Валентина. Инженер-строитель. Работаете на правом берегу.

— Откуда вы знаете?

— Я видел вас, когда вы летели сюда. Сидел сзади. И слышал ваш разговор с Сашей Людниковым.

Горячая кровь опять хлынула к ее нежным щекам. Она отвернулась. Замолчала. Ладно, подойдем к деликатной проблеме с другой стороны. Я сказал:

— Жаль, что вы разминулись с Петей Шальниковым.

Она резко повернулась ко мне:

— Петей?.. И его вы знаете?.. Я приехала на аэродром — хотела проводить его, да вот опоздала. Мы с ним давние друзья. Был он у меня в гостинице…

— Рассказал, зачем прилетал?

— Да. Выручать из беды Сашу Людникова. Но беда уже была ликвидирована… — Помолчав, тихо сказала: — Если увидите Сашу, передайте ему… — И еще тише: — …что я жалею… очень жалею, что не поддержала его в трудные для него дни… Это ужасно! Ненастоящий я человек — ни любить людей, ни сочувствовать им не умею…

Я понял ее признание по-своему и в открытую спросил:

— Вы не поверили в его любовь?

— Себе я не поверила! — Взглянула на меня большими серыми глазами, полными слез. — Вот об этом, пожалуйста, ему ничего не рассказывайте.

— Не буду. Он сам все поймет, как только увидит вас.

Высадив Валю у гостиницы, я по автомату позвонил в главный мартен, на первую печь, попросил к телефону сталевара Людникова. Ждать пришлось недолго.

— Слушаю вас, — отозвался Саша.

Я назвал себя и спросил:

— Как дела с плавкой?

— Нормально. Только что выдали. А почему вы не приехали?

— Задержался в аэропорту… Случайно встретил Валю. Привет тебе передала.

— Этого не может быть! Не передавала она привета. Она… она не такой человек, чтобы за неделю сменить гнев на милость.

— Должно быть, сменила. Позвони ей, узнай… Она сейчас дома, в гостинице.

После работы, не заезжая домой, еще с мокрым чубом, Саша Людников помчался в гостиницу «Центральная». Интересно! Ну, и как ты вел себя? Давай рассказывай, дорогой мой друг!..

«Раньше я бегом без передышки одолевал все восемь маршей лестницы. Сейчас не одолел и трех. По-стариковски стою на площадке. Сильно стучит сердце. Душа труса празднует… А вдруг все, что говорил товарищ Голота, неправда? Вдруг она опять укажет на дверь? Ну и пусть! По крайней мере буду знать — не на что надеяться.

— Укатали сивку крутые горки? Добегался до этого самого… до фарта лысого? Такой молодой!..

Сверху с ведром и шваброй в руках, в синем халатике спускалась женщина. С жалостью взглянула на меня.

Какой там инфаркт? Просто отдыхаю…

Взбежал на самый верхний этаж. Свернул направо, в полутемный длинный коридор. Замелькали таблички на дверях: 58, 59, 60, 61… Вот и 77-й. Сердце мое так колотится, что его слышно, наверно, всем жильцам четвертого этажа. Да, так оно и есть. Открылась дверь семьдесят седьмого номера, хотя не стучал в нее. На пороге — Валя. На щеках вспыхнул и не хочет гаснуть, наоборот, разгорается все больше и больше румянец. Нет ни смущения, ни гнева. Неужели?.. Выходит, точную правду сказал мне дорогой мой товарищ Голота!

— Здравствуйте, Саша… Я услышала шаги в коридоре и сразу подумала, что это вы… Заходите. Рада вас видеть…

Перешагнул порог ее номера. Надо было протянуть руку, поздороваться как следует, что-то сказать. А я, чучело огородное, потерянно стою посреди комнатушки, оглядываюсь по сторонам и молчу. Платья, кофточки, брючки висят на спинке кровати, брошены на диван. Пудреница, большая расческа, флакон с духами, крошечные ножницы выложены на тумбочку перед зеркалом. Несколько пар летних туфелек выстроились у шкафа.