Лес расступился, впереди показалось несколько темных строений. Ворота распахнуты настежь. Автобус остановился у крыльца. Заглох мотор, и стало слышно, как рядом мерно плещут волны, а где-то далеко вздрагиваем земля от частых взрывов.
Пол в комнате покрывали разорванные бумаги, а на столе стоял забытый полевой телефон.
— Прямая связь со штабом обороны, — подсказал лейтенанту Тарасов. Сергеенко повернул ручку. На другом конце провода ответили. Словно боясь разбить, лейтенант осторожно положил трубку:
— Немцы. Спрашивают, кто говорит.
Тарасов убежал в свою землянку. А Сергеенко решил жечь документы. О том, что будет потом, лейтенант старался не думать. Большая изразцовая печь и маленькая печка-времянка могли хорошо послужить. Хазов с помощью шофера перетаскивал свои мешки в баню — небольшое строение у берега.
Вскоре пламя загудело в печи. Лейтенант взял первую папку. В глаза бросился заголовок: «Наградные листы по береговой обороне». Он оторвал корки и бросил бумагу в огонь. Взметнувшееся пламя выхватило из темноты залитый чернилами стол, пустую пирамиду, обрывки разорванной карты. В огне успел прочесть: «За доблесть и отвагу, проявленные при разгроме немецко-фашистского конвоя, присвоить воинское звание «капитан» командиру береговой батареи…» Дальше бумага обуглилась. И, подтолкнув ее в огонь, Сергеенко подумал, что после войны этот приказ, возможно, будет очень нужен командиру батареи, если он останется жив. Если останется. А кто сейчас это может сказать?
И, разрывая все новые и новые дела с боевыми донесениями, наградными листами, какими-то ведомостями, лейтенант бросал бумаги в огонь.
— Нашел, товарищ лейтенант, — раздался радостный голос Тарасова. — На чердаке осталась старая надувная лодка. Мы ее с шофером залатаем, и всех шестерых она поднимет.
Вновь надежда на спасение, на то, что они будут еще воевать, затеплилась у Сергеенко.
Груда штабных бумаг уменьшалась. Найденов у времянки чихал и кашлял. Тяга была плохая, пепел забивал трубу. Лейтенанту тоже стало жарко. Пришел шофер.
— Тарасов лодку надувать начал. Скоро ее стащим в воду.
Дверь в баню была раскрыта. Шумели струи воды в пустых душевых кабинах. Курился пар. Лейтенанту стало обидно, что нельзя сейчас все сбросить и залезть под душ. Сколько дней он не снимал кителя. Хазова они увидели на деревянном чурбаке у печки. У его ног лежали распоротые пустые мешки. Когда они вошли, Хазов бросил в огонь новый сверток. Пламя охватило бумагу. Она лопнула, и красненькие тридцатирублевки начали коробиться от жары.
— Ух, денег-то, — вырвалось у шофера.
— Пускаю миллионы на ветер, — невесело усмехнулся Хазов.
Близкая пулеметная очередь заглушила шум прибоя. Не попадая в рукава шинели, заметался неуклюжий Найденов.
— Сжигай остатки — и в лодку! — крикнул ему Сергеенко. Лейтенант с наганом выскочил во двор. Из-за деревьев вынырнула зеленая ракета. Вязкая темнота леса, казалось, мешала ей высоко взлететь и ярко разгореться. У дороги, где они оставили Манжуру, слышалась перестрелка. Разглядев несколько темных фигур, бежавших к лесу, Сергеенко пожалел, что не прихватил с собой ручного пулемета. Все же он вскинул наган. Только после четвертого выстрела гитлеровец упал.
Вот и окоп, где оставили они Манжуру. Почему он пуст? При свете новой ракеты лейтенант увидел моряка. Он лежал у бруствера, разбросав руки. Разбитый пулемет топорщился щепками приклада.
Кто-то из товарищей стрелял от хутора. Сергеенко еще раз осмотрел дорогу. Глаза его различили два или три пятна, приближавшихся к лесу. Как в тире, он затаил дыхание и, тщательно прицелившись, выстрелил. За вспышкой выстрелов фигуры исчезли. Сергеенко был уверен: не промахнулся.
Он снова поднял наган и тут же вспомнил, что в револьвере остался седьмой патрон. Последний патрон, а дальше что? Плен? Нет, пусть снова начнут наступать фашисты, и они увидят, как погибают балтийские моряки.
— Порешить себя хочешь? — неожиданно раздалось сзади. — А ну, живо вниз!
И, видя, что лейтенант стоит не двигаясь, Хазов костлявым кулаком ткнул Сергеенко в бок.
— Живо вниз, мальчишка!
Возвращаясь на хутор, лейтенант чувствовал, как горят от стыда его щеки.
— Пустить себе пулю — крайний случай. А ты борись, если есть хоть один шанс. Борись!
У мостков на волне покачивалась надувная лодка. Тарасов распоряжался погрузкой.
— Отчаливать, — крикнул Хазов, — быстро, пока немцы не нагрянули.
Читать дальше