Михаил Годенко - Вечный огонь

— Отдраить вход!

Толстая металлическая дверь, с треском отлепившись от массивной резиновой прокладки, открылась как бы с тяжелым вздохом. Алексей Горчилов, с усилием подняв ногу, перешагнул через высокий комингс-порог, скрылся. За ним бесшумно, в гнетущей тишине, затворили дверь, провернув ручки задраек.

Письмо пришло утром. Серафима Ильинична еще подумала перед этим: «Не зря воробьи толкутся на моем подоконнике — не иначе прилетит весточка». Когда спускалась вниз, на первый этаж, где в тесноватом сыром коридоре подъезда на стене плотным рядом прикреплены жестяные почтовые ящички, уже тогда догадывалась: что-то есть. Она прижала дорогой конверт к груди, задыхаясь, поднялась в квартиру. Не торопясь, чтобы не попортить конверта, вскрыла письмо, развернула вчетверо сложенный листок нелинованной бумаги. Перед глазами заплясали Алешины крупные круглые буквы, поставленные без наклона. Чтобы успокоиться, она прижала лист к губам, втянула в себя какой-то незнакомый, неопределимый — то ли краской пахло, то ли пластиком, то ли машинным маслом — запах. Только после принялась за чтение. Вначале пробежала письмо наспех, не присаживаясь к столу, — хотелось побыстрее узнать, не случилось ли чего. И затем, опустившись на стул, успокаивая дыхание, начала читать врастяжку, впиваясь в каждое слово, останавливаясь после каждой фразы. Алеша сообщал, что посылку получил, что теплые носки и перчатки, которые она сама связала, ему впору и очень пригодятся. А вот печенье прислала зря. Этого добра у них достаточно. И конфеты зря. Не мальчик он, в самом деле, чтобы сосать леденцы на службе. «Ничего, ничего… — успокаивала себя. — Авось как-нибудь и полакомится. Не станет же выбрасывать». Про службу писал, что ему сильно пофартило. Плавает на такой «посудине» (Серафима Ильинична споткнулась на слове «посудина» — не описка ли? Оказалось, нет. «Посудиной» сын называет свое боевое судно — подводную лодку), на такой «посудине», что многие ребята из училища, если бы знали, где он служит, позавидовали. Экипаж подобран неплохо. Вот только с командиром, видать, не повезло: сухой, холодный дядька, словно не живой, а гипсовый какой-то… Дальше несколько строчек вымараны дочерна. Может, что лишнее написал, может, передумал что. А вот Полотеев, пишет, прямая противоположность. Алеша подружился с ним. («Ну и слава богу! — подумалось матери. — На такой строгой службе без близкого человека никак нельзя: и поддержит когда, и утешит в случае чего, а то и заступится, если надо».) Понимающий человек. И мичман Макоцвет славный, он Алеше вроде отца. Заботливый, строгий. Алеша привязался к нему, бывает у него дома. Жена мичмана Маша печет вкусные пироги с капустой… В этом месте Серафима Ильинична прослезилась, вспомнив Алешину страсть к мучному. У Маши всяких варений, засолок, сухофруктов полон чуланчик. «Свет не без добрых людей, — подумалось, — слава богу, есть где душой прислониться!» А вот куда плавают, часто ли в море, что делают, не пишет. Да и понятно: на военной службе не обо всем можно говорить. И муж-покойник (земля ему пухом!), бывало, пришлет с фронта треугольничек без марки, с обратным адресом — номер полевой почты, развернешь тот тетрадный листок, а в нем только приветы да поклоны. Как ему там служится-воюется, что делает, молчит.

Вспомнилось ей, как познакомилась со своим Александром, в аккурат перед самой войною, во Дворце культуры фабрики «Большевичка». Она работала ткачихой, а он шабашником в артели своего отца. Сперва не признавался, где работает, отговорки разные придумывал:

— На высоте, в люльке качаемся!

— Как на высоте? — допытывалась.

— Вроде верхолаза.

И, недолго раздумывая, повел Серафиму в свой дом на Большой Болотной. Только позже, когда стала законной женою, узнала, что ее супруг Александр Олександрович работает в артели маляром. И никто ей об этом не сказал, сама догадалась: приходит Саня домой весь краской заляпанный, олифой пахнущий.

— Вон ты какой верхолаз! — заметила.

Он стоял перед ней, покачиваясь с пяток на носки, усы поглаживал рыжеватые, хвастливо так улыбался:

— Кто же еще? Всегда на верхотуре — значит, верхолаз!

В семью вошла легко. И свекровь стерпела ее с первых дней, и свекор зауважал, потому что старательной была, заботливой, работящей. Фабрику оставила. Хозяйкой заделалась в дому, свекровь старая, слабая, то и дело прихварывала — пришлось взять хозяйство в свои руки. И обстирай всех, и накорми, и прибери. А началась война — пошла в госпиталь санитаркой. Может, и выдюжила в лихую годину потому, что в госпитале служила: как-никак приварок казенный, не то что свои сто двадцать пять граммов по карточкам. Алешеньку раньше времени отлучила от груди, настояла, чтобы с бабушкой его отправили к знакомым в село, где когда-то всей семьей дачу снимали. Там и перезимовал две лютые блокадные зимы ее единственный, потому, видать, и в живых остался.