Александр Поповский - Испытание временем

Они стояли на площадке, объятой пламенем фейерверка. Из вращающихся колес и приводов вырывались огни. Алые, синие, зеленые, они описывали круги, параболы, звездным дождем орошая землю. Из всех механизмов, известных Шимшону, самым сложным он считал механизм швейной машины, а лучшим конструктором — механика Шлойму Гисиса, мастера разбирать творение Зингера до последнего винтика. То, что происходило на площадке, опрокидывало его представления о механике…

Шимшон смотрел на пылающее небо со смутной тревогой подавленного человека. Любоваться огненными колесницами мешали ему мысли о Розе, думать о ней не давали пылающие видения, шипение и гром.

Муня увлек его от площадки в глубь сада и усадил на скамейку.

— Я не ждал от тебя, Шимшон, такой неблагодарности, — заговорил он холодно и монотонно, — ты нисколько не жалеешь моего брата Нухима… Пятый раз его арестовывают из-за таких людей, как ты. Три года человек промучился на поселении, тебе этого мало?..

Шимшон хотел перебить Муню, но тот настойчиво продолжал. Узкие плечи его вздрагивали, впалая грудь тяжело дышала, а речь оставалась монотонной и ровной.

— Нухим поехал в Сибирь не по своей воле, его вели этапом, и он отморозил себе ноги… Когда мама говорит ему: «Брось свою революцию, будь человеком, как все», — Нухим отвечает: «Или я, или они». Понимаешь, или он, или они… Как мог ты после этого сказать, что богачи тебе не мешают?

Кто знал, что у Муни такое несчастье?

Шимшон вспомнил долговязого Нухима с простреленным пальцем и искренне посочувствовал ему. Он горячо желал спасти его, хотя бы ценой собственной свободы, но согласиться, что богачи злодеи, желать им гибели, срамить ни в чем не повинных людей — ни за что!

Послушал бы эти речи Иося, уж он ответил бы и Муне и Нухиму: «Что вы хотите от богачей? Чего ради нападаете на них? Кому мешает человек, которого благословил бог? У такого человека счастливая рука, его копейка рождает тысячи… Общение с ним приближает вас к тому, в чьей власти раздавать блага и несчастья… Им везет, чертовски везет. Там, где наш брат тонет, они всплывают… Не нравится вам порядок — упрекайте бога, при чем здесь богачи?..»

Шимшон пальцами зачесывает волосы за ухо и, тщательно примериваясь, надевает фуражку набекрень. Дувид-портной в таких случаях едко замечает: «У сокровища моего шапка кругом пошла…»

Муня, засунув палец, усердно ковыряет в маленьком припухшем носу.

— Я понимаю тебя, Шимшон, ты думаешь, что евреи все — братья; но родство тут ни при чем, даю тебе честное слово… Обман и мошенство. Нухим говорит: «Сплошная иллюзия»… Вон идет Ицкович, папенькин сынок, всегда в крылатке, со скрипкой в руках… Двадцать биндюжников работают на его отца. Двадцать евреев на одного… А вот другой, в белом кителе, — Шполянский. Подлец, лентяй, он не готовил уроков, а Кац меня хлестал для примера… Тебе они не мешают, а беднякам мешают, и даже очень… Нищие падали в обморок у дверей Лося, когда он прекратил платежи… Сынок водится с кралями, а отец платит двадцать копеек за рубль. Хороша и дочка Израильсона. Отец вогнал мать в могилу, чтоб получить ее денежки, а дочь гуляет с юнкерами… Ты считаешь этих людей братьями, а по-моему, это свиньи и босяки.

Он встал, вынул из кармана карандаш и, как бы затем, чтоб скрепить произнесенное, стал чертить на скамье свое имя.

Прощаясь, Муня сказал Шимшону:

— Приходи завтра в театр, я проведу тебя без денег… Посмотришь «Продажу Иосифа». Фишзон играет… Или загляни в клуб, на концерт капельмейстера Цодикова… Не стесняйся, болячка богачам, мы тоже люди…

Впервые за много лет он протянул товарищу руку и затем посмотрел на компас, словно определяя, куда ему держать путь…

Шимшон ушел из сада встревоженный и счастливый. Мысли о судьбе Нухима и Розы, несчастной дочери отца-зверя, поблекли и растаяли. Ему было весело. Пред глазами горели все лампы «Альгамбры», в груди играл духовой оркестр. Хорошо! Тысячу раз хорошо! Прекрасен мир! В нем больше чудес, чем во всей Библии. Удивительный портной скроил атласный балдахин над землей, унизал его шелковыми узелками от края до края, расшил жемчугом луну, серебром — Млечный Путь. От черного шатра пала тень на улицу, и не узнаешь ее, точно ее переодели… Липы разубрались бляхами, кокардами и кривыми саблями, заломили зеленые шапки и пустились в пляс. Светлые березки в белых шелковых нарядах, строгие и стройные, двинулись за ними. Чудесная ночь! Он вкусил запретную сладость, коснулся чужого счастья, впервые увидел мир утех… В эту ночь ему не до сна! Взобраться бы на каланчу или на вышку водонапорной башни и прокричать свой восторг на весь мир… Какой счастливый этот Муня! Не пропускать гуляний в саду, спектаклей в театре и встречать девушек, подобных Розе! Не чудак ли Нухим, бес его бери! Богачи ему мешают! Жили себе люди честь честью, кормились и другим помогали, жили чинно, и вдруг — «обман и мошенство», «сплошная иллюзия»… Ни с того ни с сего стали Нухиму мешать… Где бедняку смастерить такое чудо, как «Альгамбра»? До того ли ему? У него хлеба едва на праздник хватает. До веселья ли? Иное дело богачи: денег у них мешки, голова не знает забот, — они и выдумывают «Альгамбры», театры, клубы, серебряные и золотые свадьбы… У бедняка свои радости. Он веселится на помолвках, обрезаниях, в дни симхас торы [6] Праздник торы. и больше всего — когда коллектор приносит ему выигрыш. Как Муне угодно, он, Шимшон, не одобряет Нухима. Евреи вырвут его из рук пристава, не дадут в обиду родную душу, но ему надо исправиться, жить, как все живут…