Пётр Лебеденко - Черные листья

Немец слева опять закричал:

— Иван! Ти зачем не продолжать дипломатише переговоры? Тебе есть отшень больно?

Танкист, давший по Андрею очередь из автомата, увидев, как он скрылся в своем окопчике, решил, наверное, что если он и не совсем его прикончил, то все равно русский солдат не скоро придет в себя и этим надо воспользоваться. Быстро вскочив, он побежал к лодке. Бежал он совсем по-бабьи, отбрасывая ноги далеко в стороны и туда-сюда виляя задом. Если б он хоть раз оглянулся, то сразу увидел бы, что Андрей за ним наблюдает. Стенка его окопчика со стороны речки была совсем пологой, и если справа и слева Андрей укрыт был хорошо, то здесь стоило ему лишь немного приподнять голову — и вся она на виду.

И вот настал момент, когда нужно было стрелять. Чего, казалось бы, проще: нажми на спусковой крючок — и делу конец. Не мог же он промазать на таком расстоянии! В глазах у него сейчас было ясно, руки совсем не дрожали, только лоб и шея покрылись мелкими капельками пота, будто кто плеснул на них водой.

— Давай, Андрей! — сказал он самому себе. — Давай, а то будет поздно…

Никогда Андрей не считал себя нерешительным человеком, а тут вот будто сковала его какая-то сила, сковала так, что и пальцем не шевельнуть. И никак он не мог отрешиться от страшной мысли, от которой весь заранее похолодел: а вдруг промажет? Всего ведь три патрона…

А танкист все бежит, и Андрей начинает думать, что если он сейчас упадет и начнет подбираться к лодке ползком, то он его упустит. Надо, конечно, стрелять. Вот сейчас, сейчас, сейчас…

Мушка уперлась в спину бежавшего танкиста. Прямо между лопаток. Качнулась чуть-чуть в сторону, потом опять остановилась. И Андрей выстрелил.

А немец продолжал бежать. Может быть, немного медленнее, но все-таки не остановился. И у Андрея засосало под ложечкой так, как всегда бывает, когда на тебя наваливается злая тоска и ты не знаешь, что делать. Зубами бы рвать все, что попадется, хоть собственное тело, лишь бы отпустило, лишь бы ушло. Как же это все получилось, как оно могло получиться? Или Андрею только кажется, что глаза его видят ясно, а на самом деле он уже ничего не различает? Может, все это чудится ему — и немец, и черная точка мушки карабина, и вообще все, что его сейчас окружает?

И вдруг танкист остановился. Автомат выпал у него из рук, а сам он медленно обернулся к Андрею лицом, и хотя не так уж было до немца близко, но Андрей увидал даже, как шевелятся его губы. Проклинал ли он русского солдата, молился ли перед смертью?.. Его шатнуло в сторону и раз, и другой, потом он взмахнул руками, как чирок-подранок крыльями, и Андрей подумал, что он опустится сейчас на колени. Но танкист, постояв еще секунду-другую, будто бревно, завалился на спину.

Странная это штука — душа человека. Сейчас бы душе Андрея петь от радости, ликовать, а никакой особой радости он не почувствовал, и никакого ликования в душе его не было, точно не Андреева, а чья-то другая пуля отправила немца на тот свет. Отупел он, что ли, от всего этого?

И тут он увидел еще одну лодку, спускающуюся вниз по течению. Была она от него на большом расстоянии, километра, наверное, полтора, но он рассмотрел в ней человек шесть или семь — темные такие фигурки, точно игрушечные солдатики. Сидят недвижимо, только те, что на веслах, едва заметно шевелятся…

Откуда она взялась, эта лодка? И что в ней сидят за люди?

По всем признакам, лодка отошла от берега, где немцы, — идет она по реке чуть наискосок, слегка разворачиваясь носом к Андрею. Немцы тоже ее видят, но пока затаились и, конечно, решают: свои или чужие? Для них ведь это тоже вопрос окончательный: свои, значит, их взяла, наши — значит, конец. Податься им некуда, хотя они и могут двигаться, не то, что Андрей. Он-то на их месте не ждал бы — автоматы ведь у них не пустые, патронов там, наверное, дай боже! «Тоже мне вояки, — подумал Андрей. — Сидят, будто на печи лапти сушат…»

И только он об этом подумал, как в спину ударило горячее, насквозь прожигающее. Очередь он услыхал потом, через несколько мгновений. А сперва вот этот удар, от которого в глазах вдруг помутилось, точно пленкой их заволокло. Он даже вскрикнул не то от боли, не то от отчаяния. И уже угасающим сознанием подумал: «Значит, конец… Пришел твой час, Андрей Селянин…» Хотел напоследок вызвать в памяти Анюту, хотел сказать ей на прощание доброе слово — и не смог. Шагнул в черноту, вначале медленно, а потом помчало его и помчало, словно оборвалась шахтная клеть и понесла Андрея Селянина в далекое и неизвестное…