Пётр Нестеровский - Перо жар-птицы

Теперь комья разлетаются в стороны, как искры при электросварке. Я жмусь назад, хотя деваться, собственно, некуда. Не лезть же на дерево или под скамью. Рыжая махина несется со скоростью ракеты. Секунда — и она будет здесь. И тут я узнаю ее: да ведь это Кнопка! Ну так и есть — Кнопка, бульдог нашего метра Лаврентия Степановича Покровского, или, как уточняет метр, — боксер. Происходит нечто вроде корриды. С ловкостью тореадора я увиливаю за куст, едва не опрокинув скамью, а Кнопка пролетает мимо. Обмен любезностями продолжается на аллее. Кнопка подпрыгивает, норовит чмокнуть меня в губы, я рад потрепать ее по шерсти, предусмотрительно прикрывая то брюки, то рубаху. В конце концов все обошлось без пятен и ссадин.

Не знаю, кто придумал, что бульдоги свирепые, коварные, хватают мертвой хваткой. Все это вздор. Они разные — добряки и садисты, сократы и болваны, честные и ворюги. В собачьем разнообразии лиц, характеров, судеб Кнопка — поистине добрейшая душа. С первой встречи мы стали друзьями, со второй она уже лезла целоваться. Кроме того, все ее предки — медалисты и чемпионы, словом, геральдическое древо безукоризненно. Так, по крайней мере, уверяет метр. Для него это вопрос чести, и малейшее сомнение на сей счет воспринимается как личная обида. Но поскольку здесь Кнопка, где-то поблизости должен быть и старик. Я оглядываюсь по сторонам и вижу его в конце аллеи. Он поднялся со скамьи, приветливо улыбается и машет рукой.

Почему я говорю старик? Ведь семьдесят — это не старость, а для Лаврентия и подавно. Он все еще в отличной форме — крепкая рука, звонкий басок и вечно парадный румянец, молочно-розовый, как у годовалого ребенка. Единственно профессорское — совсем белая грива с пролысинами и такие же усики нашлепкой. Правда, иной раз пошаливает печень, но годы здесь ни при чем.

Мы подходим к скамье. Лаврентий дышит озоном, я дымлю сигаретой, Кнопка вертит своим обрубком.

— В такую рань? — протягивает он руку.

— Да и вы тоже…

— Ну, я здесь каждое утро. Железный режим, мой друг. И притом в любую погоду — в дождь, мороз и снегопад.

Надо сказать, что метр заядлый спортсмен — мастер тенниса и рыбак-спиннингист. Дома у него настоящий гимнастический зал — шведская стенка, набор гантелей и даже складной турник. Димка Павлусевич говорит, что эта дрессировка с гантелями в его возрасте — симптом скверный: боязнь надвигающейся немощи. Но, как бы там ни было, лучше железный режим, чем моя бестолочь.

Он точно читает мои мысли:

— А вы уже курите! И, наверное, натощак. Как вам не стыдно, Евгений Васильевич? Ведь вы врач и должны знать…

За сим следуют довольно грустные истины: как известно (а мне должно быть известно в первую очередь), один грамм никотина, не говоря уже обо всем остальном, отправляет на тот свет слона, ну если не слона, то во всяком случае — кролика. Человеческий же организм, поглощая ежедневно…

Увы, все это я знаю. Я даже читал об этом лекцию. В Доме архитектора. Но я слушаю как ученик, переминаясь с ноги на ногу. Дурацкая застенчивость, как в студенческие годы, когда я сдавал ему общую хирургию.

— Бросьте эту мерзость и садитесь, — говорит он, расстилая на скамье газету.

Я делаю последние затяжки и присаживаюсь.

— Лаврентий Степанович, вам мало резать больных, вы еще пилите здоровых.

Многозначительная ухмылка:

— Вас перепилишь!

— Что вы имеете в виду?

— Вчерашнее собрание, юноша, — журчит басок.

— Сказать вам правду?

— Лучше что-нибудь сымпровизируйте.

— Нет, зачем же! План обороны продуман заранее.

— Снова заболел зуб?

— Битая карта.

— Еще бы! Ну, выкладывайте, что придумали.

— На этот раз заболел друг, школьный товарищ.

— Бедняга!

— И, заметьте, живет в Василькове. Пришлось немедленно выехать.

— Что же там у него?

— Как выяснилось, ничего страшного — токсический миокардит, после гриппа. Но я не мог не съездить, вы сами понимаете.

— Да, причина веская. Держитесь, желаю удачи. Вчера она разносила вас в пух и прах.

«Она» — это Лошак, наш председатель месткома. Препостнейшее существо и к тому же старая дева.

— А эту даму нужно выдать замуж.

— Евгений Васильевич, не говорите пошлости.

— Уверяю вас, мигом успокоится.

Кнопка поглядывает то на него, то на меня и вот-вот вставит свое слово. Он махнул рукой:

— Скажите лучше, что вы здесь делаете?

— Тороплюсь в должность.

— В седьмом часу?

— Самый раз, Лаврентий Степанович.

— Это хорошо!

Читать дальше