Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

Никаноров выстаивает у чугунных ворот завода восьмой год. Работы мало, а уважения от мастеровых еще меньше. Когда толпа растекается по мастерским, приходится слышать обидные слова. В лицо называют «статуем», «вставной душой» и даже «сморгонской гвардией» (всем известно, что под Сморгонью в особой школе обучали потешных медведей). Ну что ж… Пусть называют — служба у Никанорова верная, и старость его ждет спокойная.

С ночи повис туман. К утру он так сгустился, что закрыл весь поселок. Поселок лежит в котловине. Когда поезд приближается со стороны Москвы, пассажиру кажется, что вагоны катятся все вниз, вниз и вниз. Едва видны стали длинная улица перед воротами и полукруглый канал за нею, обрубки черных свай над льдом, а дальше — снежная пелена без конца, непроглядная в густом тумане.

Улицы пусты, пуст и завод. Кто же придет сегодня на звон колокола? Уже с полмесяца стоят все цехи. Но в свой час Никаноров был уже на своем месте, у вышки. Поднялся он до света. Постучали кнутовищем в темное окно его дома. Мужик из ближней деревни привел на базар корову и нетеля. Резали здесь же, в сарае Никанорова. За постой два рубля, за корову два рубля, за нетеля рубль. К Никанорову отходят рога, копыта, требуха. Еще три рубля.

Три года назад Никаноров собирался поставить свой мясной ларек на базаре, но грянула война — пришлось держаться за свое место. Махальный, как и весь завод, на броне, а это стоит дорого — жизни.

И стал Никаноров исподволь заниматься мясным промыслом, да так, чтобы без постороннего глаза. Мясо намного подорожало («Докупу нет нам до него, грабители!» — кричали на рынке жены мастеровых), деньги в поселке пропали еще до забастовки. Даже с таким простым делом, как убой коровы, стало беспокойно.

Пришел Никаноров на свой пост хмурый. Он молча поздоровался, пошагал по площадке, ежась от сырости, затем сказал:

— Зря, зря все это, Егорыч, ни к чему.

— Что зря?

— Говорит мне вчера Реполов…

Второй мордач взглянул с уважением на махального. Реполов — помощник начальника завода, генерал.

— Говорит он мне вчера… «Хоть завод и закрыт, а ты должен быть в полном порядке, и чтобы ратный крест и кокарда, и чтоб звон такой же был, как раньше, и махай так же». И даже за грудь меня взял, чтоб грознее было. Зачем звон?

— Да нам-то что!

— Стоим, как долдоны! Я знаю, зачем звон. Думает Реполов так — раз не придут, два не придут, а после за ум возьмутся.

— А что ж… Не все же им проедаться.

— И так проелись, а звоном не поправишь. Коли в войну завод бросили, значит, звоном назад не пригонишь. Жди, Егорыч, вот этого.

И Никаноров ткнул наотмашь кулаком вниз, будто валил нетеля.

— Это ты к чему? — Второй махальный не понял, о чем говорит Никаноров, но почувствовал в его словах острую тревогу и потому оробел.

— А все к тому, Егорыч, — ничего не захотел добавить Никаноров.

Но никак не отделаться от тяжелых раздумий, и мысленно он обратился к помощнику начальника завода: «Эх, Реполов, ваше превосходительство, ты бы с ними посмелей, а меня чего за грудки хватать». Никогда прежде не позволил бы себе Никаноров так думать о своем начальнике.

Он поглядел на окна второго этажа. Там кабинет начальника завода. Оттуда видна площадка перед воротами. Раньше это заставляло Никанорова держаться картинно. Теперь все ему было безразлично. Пошатнулся Никаноров в феврале, потерял прежнюю твердость, потерял веру в устойчивость своей жизни. На дороге показались шинели морских офицеров. Завизжала и гулко хлопнула дверь на блоке в сером двухэтажном доме, где помещается офицерское собрание. Завод подчинен морскому министерству.

— А этим все ничто — завтракать идут, — неодобрительно сказал Никаноров. — Ох, дождутся они! И, видать, скоро.

— Да что ты все беду кличешь? — развел руками Егорыч. — Хоть крестись.

Никаноров медленно ответил:

— Без меня она идет. Нет, звоном их не пригонишь. Зря мы тут теперь. Если кто и захочет прийти, они не пустят. Свои посты держат. Вчера на всех углах стояли. Не пропускали, если кто на работу шел.

— А это верно. Двоим даже шею намяли.

— Вот видишь. Как война началась, всем сказали: носи ратный крест. Ты, мол, теперь не мастеровой, а солдат в мастерских. Вот и чувствуй. Годок-другой, верно, чувствовали, а теперь никакого к нему уважения. Нет, тут ратный крест не спасет. Тут другое нужно. Если их не укротить, так они такое покажут. В войну чтоб работу бросить!.. Нет, тут это самое нужно.

И Никаноров опять сжал кулак.