Олег Кириллов - Стремнина

Очень часто Николай думал о том, что самое страшное, наверное, в привычке. Если человек в магазине стащит с прилавка коробку спичек, это любой человек назовет воровством. Ежели ж в колхозе шофер с поля привезет два мешка кукурузы, его уважительно назовут хозяином.

Помнил Николай и уход из колхоза Федора Кукушкина. Мужик был тихий, добросовестный. Зимой навоз возил на подводе, летом сторожил сады. Мальчишки его как огня боялись, потому что, когда заставал кого-либо из них на яблоне, дело всегда кончалось крапивой. Падалку разрешал брать, а с дерева — ни-ни. И вот однажды приехал с одним из гостей председатель и вместе они натрясли два чувала яблок, сложили их в газик приезжего и укатили. На следующий день Кукушкин подал заявление на увольнение. Он ничего никому не объяснял, только Николаю коротко заметил: «Порядка нету… Надоело».

Пассажиры тихо переговаривались. Дятьков уже, видимо, перестал ждать от него ответа на свой вопрос и сейчас пояснял что-то Петьке:

— Это брехня… Я ту историю помню. Как раз в учениках еще ходил, до армии. Он тогда в кооперативные сады наши, заводские, дорогу асфальтовую провел. Рабочие просили. Ну, какой-то жучок дело по-другому повернул: дескать, товарищ Туранов к собственной даче асфальт наладил. Ну и… В общем, потом, после него, с заводом дело все хуже. Ума у кого-то хватило снова его позвать. Он в последние годы главным советником в Индии на строительстве какого-то завода работал. Такую голову куда хочешь прислонить можно… Наш-то теперешний и цеха-то где какие не знает. Морда спесивая, идет по заводу и глаз в сторону работяги не повернет… Если б правда оказалась, что его снова к нам вертают, так многие на завод бы вернулись. Туранов — это человек…

«Везде свои заботы», — подумал Николай почти умиротворенно, наблюдая за мелькавшими по сторонам дороги пушистыми соснами. Дорога вползала в лес, и он уже твердо знал, что сейчас с души пойдут прочь всякие тяжкие думки о смысле своего труда, о сложностях житейских, беспокойство за то, что не найдены ответы на многие вопросы. Лес успокаивал его, приводил в состояние тихой радости; душу тревожили давние воспоминания, а запах слежавшейся и перегнившей хвои волновал. Где-то там, в глубине леса, остались полузатянувшимися ранами на ожившей земле давние партизанские землянки, куда приходил отряд после выхода на «железку». Выплывало в памяти лицо отца, такое, каким запомнил его в самый последний день, перед роковым выходом на тот проклятый эшелон под Готню. Худое желтоватое лицо человека, страдающего от мучительной болезни и недоедания, темные глаза и капли воды на бровях от вечного моросящего дождя. Видел и себя, пятнадцатилетнего, стоящего не перед отцом, а перед комиссаром отряда, с пальцами, стиснувшими старенькую румынскую винтовку: «Я помню все, папа… Не бойся, ты вернешься. А если что, за Вовку и Лиду не тревожься… Маму поддержу… Я ж взрослый. И точка… Мы же Рокотовы!» Отец усмехнулся, прислонил его голову к своему плечу. Если б знать, что шел он тогда навсегда… Если б знать. О том эшелоне много писали после войны. Оказывается, гитлеровцы вывозили чернозем в Германию. Еще года два назад на месте их боя лежали ржавые остатки вагонной арматуры. Потом вывезли на металлолом. А могил так и не нашли. Гитлеровцы увезли всех погибших партизан. Вся группа не пришла. Мартынов тогда еле увел отряд. На следующий день каратели вцепились и не отпускали партизан целую неделю. Командир отряда пошел тогда на отчаянную хитрость, провел ночью партизан почти по окраинам города, по крутому правому берегу реки, где и леса-то не было, а так, хилый кустарник. Тем и спаслись и вернулись сюда, в эти леса, где хоть маневрировать можно было.

Гул мотора возвращался из-за сосен громким эхом.

У проходной Туранов замешкался. Когда планировал сегодняшний день, все выглядело просто: придет пораньше, поглядит цеха, чтобы знать ситуацию перед разговором с аппаратом. Хотелось избежать и сопровождающих: уже давно взял себе за правило говорить с рабочими без присутствия их непосредственного руководства. Все спланировал как надо, не учел одного: а ну как не пропустят его на проходной, а ну как вахтер не знает его в лицо и тогда придется объяснять, что он только назначенный директор завода, что пропуска ему еще не успели оформить, что он даже еще не был в своем собственном кабинете. Этого не хотелось бы. Впрочем, думать уже было некогда, в скверике у проходной на аллеях уже маячили первые тени спешащих на завод людей, дорога была каждая минута, и он решительно шагнул к двери.