Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Ничего не видя перед собой, я подошел к Сергею.

— Две машины потеряли. Это ужасно!

— Ты лучше о тех, что остались, позаботься, — сказал он. — Думаешь, их убережешь?..

По совету Сергея я пошел к военкому. Он принял меня довольно приветливо и спросил:

— А продовольственный аттестат у вас есть?

Какой еще аттестат? Я впервые об этом слышу. Выяснилось, что, имей мы аттестаты, военком обязан был бы накормить нас, принять на довольствие.

Я только попросил его помочь нам испечь хлеб из нашей муки. Он охотно согласился.

— Ну что ж, товарищ красноармеец, — сказал мне военком, — вы за командира, а потому проследите, чтобы все было как надо…

Ребята чуть передохнули, и я отдал свой первый в жизни приказ:

— Приготовиться в путь!..

Водителям велел не отрываться друг от друга…

Жара невыносимая. Одно слово — август и пустыня… Сергей утешает, говорит, что километров через сто пятьдесят должен быть колодец. А тем временем вышла из строя еще одна машина.

Что мне будет за брошенные в пустыне машины?..

Только к вечеру мы наконец-то доехали до колодца. Вокруг ни деревца, ни росточка зеленого, даже колючек и тех нет. У самой дороги притулился колодец, выложенный прутьями. Я заглянул в него, и в глубине, словно в круглом зеркале, качнулось мое отражение.

Досыта мы все напились да с собой еще воды прихватили и снова тронулись в путь. Еду — а передо мной неотступно мама. Я в пустыне, а она там, в наших горах, горюет обо мне, и в мире такая страшная война. Чем все это кончится?

И Сергей вдруг, как будто подслушал меня, спросил:

— Мать у тебя есть?

— Есть!..

Господи, неужели и моя мама напрасно будет ждать моего возвращения?!

Мы едем навстречу ночи, и все пустыней. Меня одолевает дремота, и — о диво! — я вижу сон. Вижу Аветика Исаакяна! [3] Аветик Исаакян — великий армянский поэт (1875—1955). Он поцеловал меня в лоб и что-то говорит. И еще я вижу караван верблюдов.

Сергей подтолкнул меня:

— Не спи, а то и я разомлею.

Я мысленно иду за караваном и громко, чтобы снова не уснуть, чеканю:

Еще одна из наших машин испортилась. И ее пришлось оставить.

Небо нависло совсем низко — мрачное, бурое. Сергей пытается приободрить меня:

— Километров через сто будет оазис.

Эти сто километров кажутся мне бесконечно долгой дорогой, до края света. Нужно еще целую вечность добираться до злополучного «оазиса».

— Нам, браток, везет, — говорит Сергей, — ветра нет, не то бы…

А я хочу, чтоб был ветер, хочу увидеть, какая она — песчаная буря.

Уже полдень. От жажды в горле все пересохло.

Но вот вдали показалась черная полоса. Это и есть оазис.

Сегодня третье сентября. Через три месяца и двадцать пять дней мне исполнится восемнадцать. Записи мои жаждут. Жаждут…

Вот он, оазис.

Спугнутое непривычным грохотом наших машин, ринулось прочь стадо бычков. На них восседали мальчишки-казахи.

Скоро мы добрались до стойбища в несколько юрт. Невысокие, войлочные, с куполообразным верхом, они были накрепко всажены в землю. Толпившиеся возле них женщины и девушки, завидев нас, тотчас скрылись. Надо сказать, вид у них был необычный. В огненно-красных шароварах по самую щиколотку босых ног, с множеством тоненьких косичек, подпоясанные разноцветными кушаками…

Неподалеку сидели трое стариков. Лица у них загорелые, какие-то словно бы тоже пустынные, голые, почти без признаков растительности. Они в халатах, в конусообразных войлочных шапках. Нас будто и не замечают.

Наши все бросились к колодцу. Сергей говорит мне:

— У казахов кумыс хорош!

— Что это такое?

— Напиток из кобыльего молока.

Сергей обратился к старикам по-казахски — попросил кумысу. Те замотали головами: нету, мол. Тогда Сергей посоветовал мне показать им чай и сахар. Я велел своим поварам принести головку сахару и пять пачек чаю. Увидев все это богатство, старики тотчас поднялись с мест, что-то сказали Сергею по-своему и один из них, зайдя в ближайшую юрту, вынес целый бурдюк с кумысом — в обмен на чай и сахар.

Этот древний, испытанный способ торговли оставил мне на память воспоминание о кисловатом, но очень приятном на вкус кумысе.