Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Сегодня седьмое января. Уже десять дней, как мне исполнилось девятнадцать. В записях моих новогодние надежды.

Фронт близок. Волхов я перешел около Селищевской крепости по понтонному мосту. Все тут мне знакомо. Вон развалины Мясного Бора, а дальше поле, где я был ранен в первый раз. Весной здесь еще местами дымились печные трубы. Сейчас и их уже нет.

Поле это картофельное, то самое, на котором мы таскали из грязи гнилые клубни. Ими чуть Колю Максимова не отправили в расход.

Снег. Снег под ногами. Скрипучий, стонущий, плачущий, как дитя, снег…

На узком прибрежном плацдарме вместе с другими сражается вторая стрелковая дивизия, куда меня прикомандировали для продолжения службы.

В штабе спросили:

— Давно младшим лейтенантом?

— Месяцев шесть.

— Значит, самое время присвоить вам звание лейтенанта.

Я, понятно, не возражал. Дивизия, где я служил раньше, снята с места и направлена на север. Теперь я нахожусь в составе 59-й армии Волховского фронта, в 261-м стрелковом полку 2-й стрелковой дивизии. И опять назначен командиром минометного взвода. Адрес у меня новый: полевая почта 165, в/ч 211.

В штабе полка мне вручили мою первую награду — орден Красной Звезды.

— Это вам за Званку. Фотокарточка у вас есть?

— Нету.

На месте фотокарточки в моей орденской книжке написали: «Действительно без фотокарточки».

Только как же это «за Званку»? Мы же не отбили ее у врага? За что же награда? Но, видно, зря я ломаю над этим голову. Начальство знает, что делает.

Наш 261-й стрелковый полк занимает позиции в левом крыле Волховского плацдарма.

Все офицеры в штабе полка мне незнакомы. И оттого мне стало тоскливо. Начальник штаба даже не взглянул на меня.

— Совсем здоровы?

— Совсем.

— Гм-м…

— Что вызывает у вас сомнение?

Тут он поднял голову и с недовольством посмотрел мне в лицо.

— Бывает, возвращаясь из госпиталя, говорят, что недолечились. Плацдарм здесь узкий, бои беспрерывные, смерть на каждом шагу…

— Это мне знакомо.

— Ну что ж, романтик, значит, будем воевать.

Отправился по назначению в свою новую роту.

Наши оборонительные линии метров на триста вынесены от берега по направлению противника. Дальше сто метров нейтральной полосы, а за ней — гитлеровцы. Они время от времени обстреливают нас из орудий и пулеметов. Весь этот грохот никак не вяжется с девственной белизной снега. Многие снаряды разрываются на ледяном покрове реки и вздымают к небу фонтаны.

Где-то каркает ворона, тяжело, сыто. Я затрудняюсь определить, откуда доносится ее карканье: слышу все еще плоховато.

Из ближней землянки вышла девушка с тазиком, плеснула мыльной водой на снежный пригорок и убежала. На двери алел красный крест. Меня вдруг осенило: это, наверно, Шура. И сюда успела приехать! Интересно, все со своим врачом-стариканом или сбежала от него? Ну, да бог с ней. Хорошо, что она меня не заметила. А может, и заметила, да виду не подала. Кто знает? Однако здорово, что Шура здесь!..

Наша рота расположена прямо на берегу реки.

Офицеров нас четверо: командир роты Петр Путкарадзе, его заместитель по политчасти Кравцов, комвзвода Иван Овечкин и я.

Совсем неожиданно я вдруг встретил здесь Сахнова:

— Как так вышло, что ты здесь, батько?

— Судьба, видать, — сказал он. — Дивизию нашу с передовой сняли, на север отправили, на пополнение. А нас в эту часть передали, вот я и здесь.

Сахнов теперь ординарцем у Путкарадзе. Он крепко пожал мне руку:

— Слава богу, что мы пока живы. Ведь сколько раз были в лапах у смерти…

Позиции минометной роты метрах в пятидесяти от нашей землянки. От командного пункта к роте ведут глубокие траншеи. В нашей роте всего два взвода.

Все время ведем довольно активные позиционные бои.

Кравцов выглядит каким-то неопрятным. И матерщинник ужасный. По вечерам собирает нас в землянке на политзанятия. Говорит о том, что нам и без него давно известно. Заученными, штампованными фразами. Овечкин дремлет. Сахнов делает вид, что слушает. Я и правда слушаю, но только потому, что стараюсь запомнить правильное произношение русских слов.

Сахнов вдруг подымается.

— Время ужинать, пойду-ка снесу ребятам на позиции поесть.

Кравцов словно этого и ждал. Закрывает свой блокнот с конспектом, сует в карман и поворачивается ко мне: