Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Я вырвал страничку из «Песен и ран» и написал адрес. На этой странице было напечатано стихотворение: «Поведайте о скорби моей». Отец мой изредка напевал эти слова на какую-то свою мелодию…

Сахнов ползком стал отходить назад, а я — вперед.

Пули свищут вокруг — над ухом, перед глазами. Наших не видно, но я держусь их следа. Вовсю жарит солнце… Задыхаюсь под тяжестью своей ноши — миномет как в тисках меня зажал.

Добрался до невысокого холмика. Лиловые головки клевера поникли, подбитые пулями. Я вытянулся на траве. Прямо перед глазами, в голубой цветочной чашечке, две букашки. Постель у них небесно-голубая, и крылышки обласканы солнцем. Чуден мир!..

Я поднялся и перепрыгнул через холм. И тотчас вслед мне застрочил пулемет, но я уже был в воронке. Дно ее застилала спекшаяся кровь.

Только под вечер я нашел своих. Из всей роты остались в живых восемнадцать человек. И с ними политрук. Хоть я и был зверски усталым, все же вырыл себе неглубокий окопчик и залег в нем. Чуток бы поспать…

Старшина принес нам в термосах еду и ахнул:

— Вас так мало осталось?!

Мы протянули свои котелки. Каши он дал на сей раз не жалея.

— Ешьте и за убитых…

Я быстро справился со своей долей и забрался в окоп.

Вдруг одна за другой грохнули две мины, разорвались в том самом месте, где сидели мои товарищи. Только две мины…

Я выскочил из окопа. Передо мной лежало тело с оторванной головой, а рядом Коля с разорванной грудью. На кровь уже слетелись мухи. И когда только они успели учуять смерть, проклятые?

Из восемнадцати человек уцелели я, Серож и еще наводчик. Четверо ранены, а остальные убиты. У одного в руках, у другого в зубах еще зажаты куски хлеба. Чтобы не потерять сознание, я до боли прикусил себе язык и вдруг услыхал голос политрука:

— Помоги раненым.

Из Колиного котелка еще шел пар, рядом лежал надкусанный ломоть хлеба…

— Убитым уже не поможешь, ты лучше перевяжи-ка меня…

Это сказал раненый боец. Он сжимает свою оторванную левую руку, пытается хоть как-то остановить кровь.

Я содрал с себя обмотку, кое-как перевязал его руку и только после этого обрел дар речи.

— Санитар!

Из-под деревьев вынырнула девушка с санитарной сумкой. Худенькая, высокая, неприметная… О боже, это же Шура!.. Но она меня не узнала. Сколько уж мы не видались друг с другом!.. А может, узнала, только виду не подала? Нет, не узнала. Я ведь сейчас на себя не похож, обросший, грязный и весь обтрепанный. От страха и ужаса на мне небось и лица нет.

Она окинула взглядом раненых и отпрянула…

Я не знал, что и подумать. Политрук дернул меня за руку.

— Пусть… Испугалась крови…

Может, я ошибся, и это вовсе не Шура? Но если не она, то отчего же мое сердце так бьется?

Кровь Сахнова засохла на моих руках и на бумагах в моем нагрудном кармане.

Сегодня двенадцатое мая. Уже четыре месяца и пятнадцать дней, как мне восемнадцать. Записи мои в крови.

Ночь. Мы вдруг неожиданно наткнулись на командира нашего полка. С ним было всего человек пятьдесят — шестьдесят. Под деревом лежал убитый комиссар, и ремень мой на нем, со звездой на пряжке.

Командир полка посмотрел на ствол миномета у меня на спине и покачал головой:

— Молодец, что вам удалось уберечь эту штуку! — На лице у него страдание. — Заберите свой ремень. Комиссару он больше не нужен…

Но я даже не взглянул на ремень.

— Во всяком случае врагу все же не удалось выбить нас с наших рубежей.

Мы заняли новые позиции на высотке в полусожженном, поредевшем лесу. Из трех минометных рот едва сколотили взвод. Меня назначили командиром расчета и придали еще двух бойцов. Вполне достаточно: вместе с Серожем нас четверо.

Враг не одолел нас. Хотя я ума не приложу, как нам удалось выстоять. Войну я раньше представлял совсем по-другому. А она вон какая!..

Мы ведем оборонительные бои. По-прежнему не хватает провианта и оружия. Мины расходуем с расчетом.

Белая ночь.

Немцы снова начали штурмовать наши позиции. С неба к тому же на наши головы посыпалось бессчетное множество листовок, как снег. И надо сказать, листовки эти очень даже нам пригодились — все пошли на самокрутки.

Политрук увидел торчащую у Серожа из кармана листовку и насупился:

— Зачем подобрал?

— Махорку закручивать, товарищ политрук!..

Политрук приказал собрать все листовки и сжечь.