Надежда Чертова - Утренний свет

Три ночи продержала Клавдия книгу у себя под подушкой, не притрагиваясь к ней и словно боясь ее, и наконец пошла в библиотеку.

Она осторожно подала книгу старушке библиотекарше и мрачноватым, ревнивым взглядом проследила, как та поставила ее на полку.

— Мне больше ничего не надо, — буркнула Клавдия на вежливый вопрос старушки, круто повернулась и быстро вышла из библиотеки.

Яков Афанасьев всего на один год раньше окончил ту же поселковую школу, где училась младшая Сухова, хорошо помнил Клавдию маленькой, большеглазой, угрюмой девчонкой. В школе она принадлежала к тем средним, невидным ученицам, которых никто не замечает и как будто никто не любит. Дом Суховых с его высоким забором и цепным псом не привлекал симпатий ребят, и Клавдия, насколько ее помнил Яков, была всегда одинокой, училась ни хорошо, ни плохо и не искала ничьей дружбы.

Придя на телеграф, она быстро, молча и как будто без особого усердия овладела аппаратом и стала незаметной исполнительной служащей.

Яков иной раз с нетерпением поглядывал на дверь, ожидая Клавдию. Случалось это только в конце смены, — в остальное время парень попросту ее не замечал.

Сам Яков был крайне ленив и спокоен характером. До сего дня им в полной мере распоряжалась мать, нестарая властная вдова, продавщица галантерейного ларька. Сын, еще по ребячьей привычке, боялся ее круглых, ястребиных глаз и зычного голоса.

Но как ни ленив и ни равнодушен был Яков, он все-таки заметил, что Клавдия с некоторых пор сделалась сама не своя. Теперь она и не думала спешить домой, а, встретив Якова, подолгу оставалась в аппаратной.

На первых порах Яков, занятый своим делом, не обращал на Клавдию никакого внимания и лишь мельком примечал, что она усаживалась возле окна и подолгу смотрела на перрон. Но мало-помалу парнем стало овладевать беспокойное любопытство.

В самом деле, почему она не уходит? Ждет ли кого-нибудь и не может дождаться? Или попросту к Суховым приезжают родственники и Клавдия боится пропустить московский поезд, который останавливается здесь только на шесть минут?

Однажды Клавдия задержалась в аппаратной особенно долго и ни с того ни с сего принялась перебирать вороха старой телеграфной ленты. Внимательно склонив голову, она всматривалась в тусклые точки и тире, — так по крайней мере представилось Якову.

— Свернула бы ты ленту, в архив надо сдать, — проворчал он.

— Что-о? — протяжно спросила Клавдия.

Он поднял голову от журнала и в тот же момент посадил жирную кляксу: Клавдия смотрела на него в упор своими большущими, темными, странно напряженными глазами. «Никого она не ждет… меня она ждет!» — обожгла Якова догадка. От неожиданности он растерялся и слизнул кляксу языком, словно школьник.

Что должен он теперь делать? Непонятное, черт возьми, положение, «де́бет-кре́дит», как говорила его матушка…

Начал он с того, что грубо спросил:

— Чего ты там роешься? Клад, что ли, нашла?

Клавдия кивнула головой и медлительно усмехнулась.

— Да, Яша. Клад.

«Яша»… вот оно!» Вместе со стулом он повернулся к ней и прогудел:

— А-а…

Это было уж совсем глупо. Неизвестно, что еще Яков сказал бы или сделал, если б Клавдия вдруг не поднялась и не ушла, унося с собою непонятную усмешку и тревожный блеск в глазах…

Яков не знал, какую необычную, странную дорогу выбрала Клавдия в этот вечер. Долгий час в полном смятении бродила она по улицам и закоулкам, останавливалась у чьих-то ворот, сидела на чужих лавочках, пока не поняла, что кружит и кружит возле той самой «линии», где живет Павел Качков.

Смятение ее мгновенно перешло в ярость. «Подумаешь!.. Какое мне дело? Какое, подумаешь, до него дело?!» — повторяла она, задыхаясь, стискивая замерзшие пальцы. В самом деле, ведь никто на свете не знает про ее блажь, про мечтания о Павле, да и он сам ничего не знает. «Никому не должна!» — сказала она вслух и остановилась, закусив губы: такая горькая злость вдруг ее проняла, — злость, обида, боль. И тут она окончательно возмутилась: где же, наконец, гордость ее? Достоинство?

Быстро, самой прямой дорогой, зашагала она домой, и, пока шагала, почти бежала, что-то самым удивительным образом в ней переменилось или переместилось, что ли. Она заявилась домой, румяная, похорошевшая, ни с того ни с сего подлетела к матери, чмокнула ее в щеку и засмеялась.

— До чего же парень есть занятный у нас на телеграфе, — негромко сказала она, косясь на комнату, где отец сидел или лежал в полном безмолвии. — Толстяшка парень.