Екатерина Михеева - Трудная любовь

Взрывы сотрясали землю и воздух, но состав рывками и с остановками продолжал двигаться. Выбросив напрасно запас бомб, фашистские мерзавцы расстреливали беззащитный эшелон. Убило Варюшку. Машинист остановил поезд. Люди прятались под вагоны, а Татьяна Васильевна все сидела и сидела возле дочери. Жизнь для нее потеряла всякий смысл. Очнулась Татьяна Васильевна поздно ночью. Взяв мертвую дочь, она бесцельно побрела вдоль разбитого железнодорожного полотна.

Вдруг громкий одинокий детский плач ворвался в ее притупившееся сознание. Доносился он откуда-то снизу. Осторожно спустившись с откоса, Татьяна Васильевна наткнулась на труп женщины, около которой кричал завернутый ребенок. Положив свою дочь рядом с убитой, она взяла малыша и освободила ему ручки. Ребенок почувствовал знакомое тепло и тут же потянулся к груди. Машинально, по привычке, Татьяна Васильевна достала набухшую от молока грудь и приложила мальчика. Насытившись, он замолчал, а Татьяна Васильевна все сидела и сидела над телами Варюшки и незнакомки, ребенок которой спал у нее на руках. Сколько времени прошло так — она не знала. Постепенно тень от насыпи сползла с тела убитой. Ледяные блики луны отражались в широко открытых глазах погибшей. В их безжизненном остекленевшем выражении застыла невыносимая мука — мука матери, навсегда покидающей своего ребенка. Казалось, и мертвая она молила о спасении сына. Видимо, до последнего мгновения она боролась за его жизнь: ее левая рука с зажатым небольшим узелком, старалась остановить кровь, сочившуюся из раны, а правая делала попытку освободить здоровую грудь, чтобы еще раз накормить ребенка, но так и закоченела.

Поняв, что́ пережила несчастная женщина, оставляя в полной неизвестности свое беззащитное дитя, окруженное бесстрастным грохотом военной ночи, Татьяна Васильевна решила спасти мальчика или погибнуть вместе с ним.

Под утро она добралась до села, еще не занятого немцами. Мальчика надо было перепеленать, Татьяна Васильевна развязала прихваченный узелок. Там лежала пара детского белья с инициалами С. Н. и фотография веселой белокурой девочки с ясными светлыми глазами.

Поведав все это мне, Татьяна Васильевна замолчала, потом тихо с тоской сказала:

— Мы связаны с Сашей кровью вашей жены и моей дочери. Неужели вы захотите разлучить нас?

Я сидел и мял в руках платок жены, на котором, поблекшие от времени, еще выделялись бледно-ржавые пятна крови. Что мне было ответить на такой вопрос? Я разделял горе Татьяны Васильевны, но разве мог я отказаться от сына?

Так мы просидели всю ночь, ничего не решив. Через два дня я уехал.

Письма из Свердловска с описанием всего касающегося Саши-Сережи мы получали каждую неделю. Они все больше разжигали мое желание взять сына. Но при малейшем воспоминании о нем рядом четко вырисовывался образ невысокой, круглолицей женщины со скорбными темными глазами и огромным узлом пепельных волос. Не знаю, долго ли продолжались бы наши обоюдные терзания, если бы не Ольга. Прочитав как-то одно из очередных писем, она робко сказала:

— Папа, какая она хорошая! — и вопросительно поглядела на меня. — Может, мы могли бы жить все вместе.

Эти слова Лели, моей Лели, не желавшей раньше и слышать о новой матери, выразили то, в чем я не хотел себе признаться.

Вдвоем написали мы письмо, в котором просили Татьяну Васильевну принять наше предложение.

Я не спал ночами в ожидании ответа.

Любил ли я тогда Татьяну Васильевну? Нет, то было большее чувство, в котором благодарность смешивалась с преклонением перед ее внутренней силой и красотой.

…Через три недели мы с Олей, устроив все свои дела, переехали в маленькую чистенькую квартиру Татьяны Васильевны. Саша сначала дичился нас, но потом очень привык и полюбил.

— Теперь-то он знает, — вздохнул Иван Петрович.

— Удивительно! — воскликнул Борис, ероша свои густые русые волосы. — За год нашей дружбы Оля ни разу не упомянула об этом. Это же целая поэма!

Алексей печально усмехнулся:

— И все-таки, вы меня не убедили.

— Я и не собирался, голубчик, — воскликнул Иван Петрович, положив свою широкую ладонь на его колено. — Убедить вас должно ваше собственное чувство к девушке и ее чувство к вам и ребенку. Поговорите с ней серьезно.

Алексей затоптал окурок и молча пожал локоть Ивана Петровича.

Из-за темных зубцов леса выкатилась луна. Она посеребрила кусты черной смородины, старые раскидистые яблони, перекинула мостик через ручей и, добравшись до черемухи в дальнем углу забора, повисла над садом, словно прислушиваясь к чему-то. Где-то неуверенно щелкнул соловей — раз, другой — и замолк.