Николай Алфеев - Белые пятна

Переписав рабочий план, Виктор потянулся.

— Настя! — позвал он.

Одеяло отлетело в сторону, и Настя очутилась возле Виктора.

— Ты работал как никогда. Все пересчитал наново? А? И карта новая.

— Пришлось так.

— Интересно в экспедиции, правда ведь? Или это потому, что я люблю тебя?

— Знаешь, хорошая, я считал, пересчитывал и подумал, что теперешняя цифирь меня увлекает сильнее, чем увлекала история Рима или вердикты Наполеона.

— Опять институтский язык? — Настя из озорства исказила незнакомое слово, засмеялась и прикрыла рукой рот.

— Вердикт, чудачка! — поправил Виктор и тоже засмеялся.

— А что это такое?

— Э, долго объяснять… Настя, что с тобой? Настя! — Его поразила происшедшая с женой мгновенная перемена: в глазах ее закипали слезы.

Небрежный тон мужа наполнил ее мучительным страхом. Его небрежное «э» — сегодня еще ручеек, но он уже зажурчал между ними. А завтра? Через год? Ручеек превратится в реку…

Настя заговорила быстро, с частыми вздохами:

— Виктор, я боюсь, слышишь, боюсь! Когда ты говоришь непонятное мне, я думаю о том, что ты меня разлюбишь, такую… неученую. А моя мечта, чтобы ты не уходил от меня до старости, чтобы я умерла на твоих глазах. Зачем ты так сказал: «Э, долго объяснять»? — уже возмутилась Настя. — Приблизь меня к себе, сделай так, чтобы я все, все понимала: твои слова, песни, стихи. Виктор, если ты не научишь меня, а будешь смеяться, — я не выживу, я умру. Пойми, я во всем разберусь, любимый. Сделай же так, чтобы я не боялась и не дрожала от страха, как нынче. Ты же можешь, ты хороший, умный, честный! Ну сделай так, чтобы я была всегда радостной, чтобы не боялась.

Может быть перенесенная недавно болезнь надломила душевные силы гордой Насти?

Виктор разволновался, он понял свою оплошность.

— Успокойся, успокойся! Люблю, люблю так, как ты понимаешь! И прости, невольно вырвалось, Настенька. Я не хотел тебя обидеть, не могу я тебя обижать, поверь! И как я рад, что ты хочешь учиться! Да в два года, хорошая, в два года тебя подготовлю, сдашь за десятилетку, станешь заочницей-студенткой и еще чему-нибудь меня поучишь. Читать будешь, поймешь Маяковского и мятежные стихи Верхарна…

— Витька, опять? Зареву! — уже сияя глазами, запротестовала Настя.

— Вот черт! Не буду, не буду! Ты стоишь не только ученья. Поверь, мои тети Катя и Тося в твои годы были наивными до смешного. Однажды мой папа с братом Федором и его женой пошли в костел. Тетя Тося смотрит на деревянную скульптуру, а над ней дощечка и что-то написано по-латыни. А Тося латыни не знала. Она шепчет папе — любопытная, вроде тебя: «Степа, что там написано?» А папа, по рассказам, шутник был — беда! Он прочел и переводит так: «Курить и ругаться строго воспрещается». Тося ему ответила: «Спасибо, Степа». Потом шепчет самым серьезным тоном: «Ну и хра-а-ам! Надписи хуже, чем в кинематографе».

Виктор говорил и говорил с единственной целью: согреть Настю, успокоить, увидеть, как расцветает ее лицо…

— А твоя мама? — теребила она мужа.

— Что?

— Что она окончила?

— Казенную гимназию в Москве.

Настя скисла опять.

— А ты же училась, и на курсах, мой инженер-кулинар, инженер-пекарь, — рассмеялся Виктор. — Следовательно, ты по плечу «инженеру-историку» без диплома. Но это ерунда. У нас с тобой будет семья. Понимаешь?

— Конечно, будет, как у твоей бабы Тани. Витька, я буду учиться, работать и рожать и стану похожей на бабу Таню.

— Что же ты плачешь?

— Да не плачу я, просто мне хорошо с тобой, вот и катятся слезинки.

Виктор поцеловал ее в глаза, прижал губы к мокрому подбородку.

Настя не ответила на его поцелуй, захваченная иным непобедимым чувством; она сказала раздельно и даже немного строго:

— Сына назовем Степушкой, как твоего отца, а дочку — Наташей, как твою маму. Но… ты будь терпеливым, когда будешь учить. И покрикивай на меня — тоже помогает. Ладно?

В эту погожую холодную ночь впервые после болезни она заснула у него на руках, доверчиво улыбаясь и ровно дыша.

С такими лицами спят здоровые дети.

Прохладное утро без туч обещало теплый день. Август сказывался — падал ослабевший лист, редела крона берез, на протоптанных тропинках лежали желтые листья, их затянуло росой. В окружающем табор лесу за одну ночь появилось что-то новое, золотое с оранжевым. Оно ласкало глаз и вызывало грусть.

Близилась осень.

Жорка Каблуков торопил свою бригаду. Вчера он разделил ее на две неравные части: большую часть увел Акатов на Медвежий, меньшая пойдет на жилу. Жорка косил глаза на Мосалева. Костя с аппетитом уничтожал завтрак, а по обеим сторонам от него спокойно завтракала его бригада.