Валентин Ерашов - Семьдесят девятый элемент

Самолет обгоняет меня и скрывается в белесом пустом небе.

Слухи об этом просачивались, конечно. Возникали, снова затухали. Я никогда не придавал слухам значения, не задумывался над ними, хотя, по совести сказать, разговоры эти были мне приятны. В последнее время заглохло вроде окончательно. А вот сегодня за словом последовало дело.

Кончилась утренняя планерка — сидел Батыев, против обыкновения помалкивал и не вмешивался с руководящими указаниями, — Романцов задержался в кабинете и сказал:

— Дмитрий Ильич, надо бы заседание партбюро провести, сейчас. Ты не возражаешь?

Я спросил, по какому вопросу, и Романцов ответил:

— В связи с предстоящим собранием. Посоветоваться надо.

— Хорошо, — сказал я. — Минут пятнадцать можешь подождать? Распоряжусь кой о чем...

Когда я пришел, все были уже в сборе. И Батыев — там, не за председательским столом, разумеется, но и не за длинным, где сидели члены партийного бюро. Батыев разместился вроде бы и в сторонке и в то же время почти рядышком с Романцовым.

— Начнем, — сказал Романцов и посмотрел на Батыева, тот едва заметно кивнул.

— Повестка дня сегодняшнего заседания, — сказал Романцов и сделал паузу. — Повестка дня предлагается такая: о выдвижении первооткрывателей месторождения золота «Мушук-Тау» на присуждение республиканской премии за одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год.

Он стоял, а не сидел, как обычно. Я только тут заметил, что Романцов принарядился в светлый костюм и галстук, вид был торжественный, и говорил парторг с расстановкой, значительно и важно.

— Ого! — сказал Норин и улыбнулся. — Знай наших!

Норин обрадовался вполне откровенно, еще бы не радоваться: уж Норина при любой погоде не обойдут, он был один из первых, кто пришел сюда, в пустыню, где ползали только черепахи да бегали вараны.

— Прошу внимания, — сказал Романцов. — Ставлю повестку дня на голосование. Кто — за? Против? Воздержался? Принято единогласно. Думаю, что информация по этому вопросу вряд ли нужна. Есть предложение: ознакомиться с проектом постановления партийного собрания и высказать мнение. Прошу.

Он придвинул новенькую, красную с золотом папку, ловко развязал тесемки, вынул стопку листов и, будто игральные карты, мигом раскидал их перед каждым сидевшим за столом. Конечно, мне подал первый экземпляр.

«..и учитывая огромное народнохозяйственное значение открытого месторождения золота, являющегося одним из крупнейших в Советском Союзе, — читал я, — партийное собрание первичной парторганизации геологоразведочной экспедиции «Мушук» считает необходимым просить Совет Министров республики рассмотреть вопрос о присуждении республиканской премии в области науки и техники товарищам, являющимся первооткрывателями указанного выше месторождения, а именно:

БАТЫЕВУ Хабибу Муратовичу, управляющему областным трестом «Облгеология», руководителю поисковых работ.

ПЕРЕЛЫГИНУ Дмитрию Ильичу, начальнику геологоразведочной экспедиции «Мушук», непосредственному организатору поисковых работ.

НОРИНУ Венедикту Германовичу, главному геологу экспедиции.

ШАДИЕВУ Хамра, старшему буровому мастеру экспедиции.

СТРАТИНЕВСКОМУ Яну Борисовичу, инженеру-геологу экспедиции.

Необходимые документы, предусмотренные Положением о порядке присуждения республиканских премий, прилагаются...»

Я читал в тишине, было слышно только, как шелестели перевертываемые листки бумаги да рядом со мною напряженно и как-то весело дышал Норин. Я пробежал бумагу быстро, привычно схватывая суть, и взялся перечитывать ее снова. Романцов не торопил нас, он тоже читал, словно впервые. И Батыев читал, сидя в сторонке. И Забаров. И другие члены партийного бюро.

Я отложил бумагу и посмотрел на Романцова. Он весь источал благожелательность и дружелюбие. Лицо его состояло из одной улыбки — доброй, слегка, может быть, умиленной, достаточно сдержанной, как требовала торжественность момента. И еще в улыбке Романцова я увидел горделивую скромность: вот наша доля, партийных работников, вас награждают, а мы остаемся в тени, такая наша участь — спрашивают, когда нелады, с нас, а если награждать — в последнюю очередь.

И еще я рассмотрел Батыева. Тот не улыбался и не хмурился начальственно, как любил хмуриться, подчерхивая свою деловитость и озабоченность. Батыев сидел в сторонке и читал проект постановления сдержанно, будто не собственная его фамилия открывала список, будто не о нем пойдет сейчас речь. И, подумал я, дело тут не в особой выдержке Батыева, дело только в абсолютной, полной уверенности: все в порядке, никто не выступит против, и вообще список составлен отлично, не забыт никто, есть представитель рабочего класса, есть фамилия начальника экспедиции — даже после тягостной истории с Локтионовым фамилию Перелыгина и не подумали вычеркивать: мы люди, мы понимаем, мы не допустим, чтобы происшествие перечеркнуло всю предшествующую работу коллектива и его руководителя товарища Перелыгина.