Валентин Ерашов - Семьдесят девятый элемент

Итак, я в поселке Мушук. Чуть ли не крупнейшее в стране месторождение золота. Что я увижу здесь и о чем буду писать — пока не ясно. Жаль, встреча с Забаровым оказалась мимолетной, уехал в партком производственного управления, обещал вернуться лишь на следующий вечер. Забарыч ввел бы в обстановку. Он умеет быть беспристрастным и точным, немногословным и емким. Многое стало бы понятным. Завтра приедет и наговоримся всласть, вспомним давние времена, когда он был парторгом ЦК на заводе, а я редактировал многотиражку.

В стороне вспыхивают огоньки сигарет, красные глазки плывут на разных уровнях. Отчетливый голос жалуется:

— Девочки, вы как хотите, а я так не могу.

— И не моги себе на здоровье, — говорит мужчина. — Ты через «не могу» попробуй.

Третий, насмешливый и молодой, пропел:

— «Партия велела, комсомол ответил — есть!»

— А ты поосторожней бы, — советует еще один. — Не шутят этими вещами.

Насмешливый говорит:

— Пошел ты, не притворяйся сверхправильным, будто мы тебя не знаем.

Голоса удаляются. Непонятный кусочек жизни словно вспыхнул передо мной и растаял в темноте, как огонек сигареты.

Вдали тоскливо скулит собака, раскачивается фонарь, похожий на лампочку тусклого карманного фонарика.

— Спать, — говорю вслух, чтобы нарушить глухую тишину, поднимаюсь на веранду, запираю дверь, смотрю на храпящего Сазонкина. Под такой аккомпанемент уснешь не вдруг.

Но я засыпаю тотчас. Мне снится Забаров — не тот, каким я видел его сегодня, подтянутый и чисто одетый, а другой — в замасленном комбинезоне, в рыжих сапогах, на заводе пусковой период, и парторг не вылезает из цехов, мы все пропадаем в цехах круглыми сутками, «питаемся» одними папиросами, забыли о семьях, о еде... Нам хорошо...

Очнулся от стука в дверь. Сазонкин храпит. Натягиваю брюки, открываю.

— Вы уж извините‚ — говорит Александра Павловна, тон вовсе не извиняющийся, напротив, оживленный, даже радостный. — Побеспокоила вас. Хабиб Муратович приехали, товарищ Батыев. Извините, — повторяет она восторженно.

Сазонкин поднимает голову как раз в то мгновение, когда произнесена фамилия — Батыев. Поднимает голову и, не переспрашивая, принимается одеваться. Он в голубых трикотажных подштанниках. На Александру Павловну, хлопочущую рядом, не обращает внимания, будто ее и нет.

На дворе урчит машина, ее фары толкают веранду прямыми упругими лучами, веранда, кажется, пятится под их напором.

Сорвав с койки постель, Александра Павловна, сгребает ее в ком и торопится к выходу.

— Батыев приехал, дело прошлое, — сообщает Сазонкин, будто неслыханную новость.

Кто такой Батыев — не знаю. Но тоже принимаюсь одеваться. Заразился общим настроением.

«Коллектив нашей партийной организации здоровый и сколоченный, и нет никакого сомнения в том, что под руководством партийного комитета Каракудукской промышленно-производственной зоны и лично его первого секретаря товарища Ронжина он с честью выполнит все поставленные задачи».

Ставлю точку. Опускаю пресс-папье, прижимаю, покачиваю из стороны в сторону. Ровные строки. Ровные буквы. Нащупываю в стаканчике скрепку, выравниваю стопку листов. Беру цветной бумажный треугольничек. Перегибаю пополам. Накладываю на верхний левый край рукописи. Сажаю скрепку. Достаю из ящика письменного стола папку «Для машинистки». Завязываю бантиком тесемки. Кладу папку в сейф — до утра.

Прибираю страницы прошлогоднего доклада. Из него я выписал заключительную часть. Ничего страшного, повестка дня схожая — о выполнении производственного плана. Задачи в принципе остались прежними. И эту папку прячу в сейф.

Теперь остается водрузить пресс-папье на доску чернильного прибора. Он старомодный — с бронзовой фигуркой льва. С увесистой пепельницей. Стаканчиком. Массивной подставкой. Такого прибора здесь нет больше ни у кого. Удобно.

Остается еще смахнуть со стола пыль. Ее не так много. И положить конторскую ручку. И повернуть ключи в сейфе и ящиках стола, подергав для верности.

Все. Встаю. Пора домой.

Под низким потолком — пласт дыма. Доктор Керницкий твердит: поменьше курить, побольше бывать на свежем воздухе, особенно утром и поздним вечером, когда не так жарко. Не переутомляться по возможности.

Советы дельные. Только — посадить бы доктора на мое место.

Курю — еще с армейских штабных времен — папиросу за папиросой. Уйму времени приходится просиживать на заседаниях. И как только рядом затягиваются папироской, вынимаю пачку и я. Совещаний у нас полно. Экспедиция разрослась. Восемь цеховых парторганизаций. Да еще сколько объектов, где по одному-два коммуниста. За всем надо уследить. Всюду побывать. И всюду — заседания.