Юрий Мушкетик - Сердце и камень

А может, думается Лиде, и президиумы, должности тоже отчасти виноваты... Не подходил к ним тихий хлебороб и чоботарь Василь. Понемногу, незаметно, потерял он или разнес по избам села и по чайным района свою всегдашнюю застенчивость, Уже и карандашом по графину позвякивал на заседаниях. А дело осилить не умел. Прикрывался от людей тем же графином, протоколом. А разве в должности счастье? В уважении, в искреннем человеческом слове.

А дальше... Чем ниже опускался Василь по должностной лестнице, тем горше пил. Директором засолзавода... Заведующим кооперацией... Завмагом... Просто продавцом. Петро Гнатович, учитель физики, даже шутку про Василя придумал — злую шутку, что, мол, открыл он на примере Василя новый закон, — количество выпитой водки равняется количеству вытесненного разума. Теперь уже Василя не выбирали ни в президиум, ни депутатом в райсовет. И он со всеми ссорился, похвалялся Звездой, говорил, что его затирают, что завистники и клеветники съели его. А пускай бы сами попробовали хозяйствовать. К тем завистникам, в минуты гнева, причислял он и ее. «Вишь, старается, на Доску почета лезет. Это мне назло...» Подозревал ее в неверности. Что она на ферме, а заведует фермой не она, а Иван, бывший его товарищ, который тоже когда-то ухаживал за Лидой, да так до сих пор и не женился.

У Лиды обида накрепко засела в груди. Почему подозревает? За что позорит ее? За то, что стала между ним и чаркой? И почему она такая несчастная? Почему?..

Один только раз он откликнулся на ее отчаянье. И все же не так, как ждала она. Лежал он после похмелья безвольный, равнодушно глядел в потолок.

— Эх, все равно! Уже не подняться мне. То, что было, травой поросло...

А им бы ведь только жить да жить! Жизнь повсюду, как цветы весной, расцветает.

Но он втаптывал эти цветы в грязь, покуда не упал туда сам. Попал в тюрьму. Сел пьяный в кооперативную машину, наехал на колхозных телят. Но, видно, все обошлось, — только месяц просидел он за тюремной решеткой. Выпустили без суда. А то бы лишился и Звезды. Лида даже не знает, хорошо ли, что его выпустили? Тяжело так думать о муже, об отце ее детей, да что поделаешь. Может, там он отвык бы от рюмки, одумался бы?

Тихо вошла в хату. Волк остался за дверью.

Дети уже спали. На белой подушке рядышком две черные головки.

Не стала включать свет, сидела в темноте, плела свою невеселую думу. Звенели за стеной рюмки, доносилась горестная песня. Любимая песня Василя:

Лиде кажется, что сегодня он поет ее не попросту спьяну, а с глубокой тоской, по-настоящему. Но нет... Она уже не верит и песне...

Она не слышала, как утих гомон за стеной. Проснулась от какого-то стука. По комнате блуждал луч месяца, в уголке оконного стекла, прямо над ее головой, дрожала большая и прозрачная, как детская слеза, звезда.

За окном в лучах месяца чернела длинноухая шапка Махтея. Открыла окно.

— Лида. Там, за яром, Василь... — Дед неловко переступил с ноги на ногу, глядя поверх ее головы. — Морозец к утру набирается. Как бы не замерз. В луже ведь..

— А те... Михайло, Кулик?

— Известно, кумпания. Напились на чужое и разбежались по домам. Хотели мы с Никифором, да собака не подпускает. Оно, может, и ничего... Я это так, сказать только. — Махтей еще минуту потоптался и скрипнул воротами.

Тишина. Настороженно затрещал сверчок и смолк. А потом снова осторожно острое — чирк! Как будто в сердце иголка.

Закрыла окно и, забыв включить свет, поспешно принялась искать туфли. Они были мокрые, но она не заметила этого.

...Сегодня она впервые проспала стадо. Наверное, потому, что сон не приходил всю ночь и задремала только на рассвете. Теперь пришлось самой гнать корову на пастбище.

Возвращалась к хате, а ноги невольно замедляли шаги. Лучше бы ей сейчас, пока еще не проснулся Василь, собраться и уйти на работу. Она вчера не нашла у него ключ, и пришлось положить его у себя на кушетке.

Но, войдя во двор, она услышала какой-то стук. И почему-то вдруг екнуло сердце. Слишком знакомым эхом откликнулся в нем этот стук. А может, это ей просто показалось?

Нет. В хате, возле лавки, на низенькой скамеечке сидел Василь. Между колен он держал. сапожную лапу, а на ней — Лидин дырявый башмак. Василь — помятый, заспанный, но какой-то спокойный и даже будто веселый. А в глазах — испуганным мотыльком — живой огонек. Лида остановилась, не зная, что ей сказать, что сделать...

А Василь, словно бы ничего и не произошло и только вчера они в добром согласии расстались, спросил: