Сергей Плачинда: Таня Соломаха

— Шевченко? Из «Кобзаря».

И глядя ему в глаза, начала тихо, задумчиво:

— Да настанет ли тот суд? — с болью вырвалось у Иванки.

— Кто знает. Отец мой верит в это.

— А я бы поджигал господские имения, экономии…

— Ничего это не даст, Иванко. В тюрьму посадят, только и всего. Надо прежде дать грамоту людям. Просветить надо хлебопашцев, и я все силы отдам на борьбу с темнотой…

Померкло на западе небо, станица замигала огоньками, над хатами потянулся вечерний дым.

— Пора!

Он слегка коснулся лба Тани обветренными губами, и она закрылась ладонями. Когда опустила руки, Иванко был уже далеко. Кажется, оглянулся: «Жди, моя русалка-а!» Почудилось или вправду?.. Еще мгновение, и его стройная, высокая фигура растаяла в сумерках.

…У ворот старшую сестру с нетерпением высматривали кареглазые Валя и Лида, подпрыгивали малыши — Раиска и Грицко, с крыльца таинственно улыбался брат Микола.

На веранде пахло табачным дымом, сестренки повязали новые платочки — нетрудно было догадаться, что возвратился из Анапы отец. Но в комнате он был не один. За столом против него сидел Егор Калина — молодой учитель из богатой казачьей семьи. Он в белой праздничной черкеске из тонкого английского сукна, у пояса — серебряный кинжал, небрежно наброшен на плечи голубой башлык. Светлая одежда была к лицу молодому Калине с его черными пышными кудрями, смуглым лицом и темными глазами. На столе, резко выделяясь на белоснежной скатерти, стояла черная закупоренная бутылка. Но на стол ничего не подавали: мать, тяжело перенесшая смерть соседки Опанасенчихи, слегла в постель.

Калина расшаркался перед Таней, блеснув щегольскими, из желтого сафьяна сапогами.

Тщательно подогнанная казачья форма невольно вызвала у Тани язвительную улыбку. Калина перехватил насмешку и, догадавшись, передернулся. В прошлом году он случайно стал посмешищем всей станицы. Произошло это так: через Попутную проезжал наказной атаман Кубани — Бабич. Жестокий и грубый, он был ревностным защитником старых казачьих обычаев и при случае любил похвастаться казачьей вольницей. Когда епископ Ставропольский и Екатеринодарский начал добиваться, чтобы кубанские учителя, как это было заведено повсеместно в империи, целовали батюшке руку при встрече, шли бы под благословение, встречая его в классе перед уроком «закона божьего», то владыка получил резкий отпор прежде всего от самого Бабича. Наместник Кубани просто-напросто показал его высокопреосвященству шиш: казаки, мол, вольные, а большинство учителей — из казачьей среды.

Как было принято, для встречи кубанского наместника на площади выстроились школьники, на правом фланге — учителя. Бабич, прослушав молебен и приветствия, неожиданно скомандовал:

— Учителя-казаки, два шага вперед!

Вышли Татарко (казачий офицер, которого прочили в станичные атаманы) и Шиляков, одетые в черкески; Калина выступил в штатском. Наместник насупился, упер кулаки в бока.

— А почему не по форме, чучело гороховое? Что, сморкач, черкеска давит пузо? Или, может, книжная гнида, тебе саблю тяжело носить — вот эту прославленную кубанскую саблю?!

Атаман молниеносно выхватил из позолоченных ножен узкий клинок, радугой взыгравший над головами.

— С колыбели казак роднится с черкеской, бешметом, кинжалом, саблей, башлыком и буркой. Всем известна удаль и храбрость кубанского казака! Всем известны далекие предки кубанцев — прославленные запорожцы. Каждая сажень кубанской земли орошена кровью, кубанцы в веках прославили это светлое оружие. Кто смеет пренебрегать им?..

Детвора восхищенно поглядывала на грозного «батьку» и с нетерпением ждала развязки. Школьники не любили Калину и поэтому радовались переделке, в которую попал их мучитель. А Бабич пронизывал Калину взглядом:

— А ну, кру-гом! — неожиданно нараспев скомандовал он.

Калина повернулся через правое плечо.

— Что-о-о? — побагровел наместник. — Позорить казачество перед станицей? Урядник! Ну-ка, погоняй по плацу часика три этого… — И он такими словами обозвал Калину, что женщины смутились.

Несколько часов, пока наместник обедал у попутнинского помещика, генерала Золотарева, школьники созерцали веселую картину: угреватый урядник немилосердно гонял их палача-учителя по площади. С Калины ручьями лил пот: он поворачивался направо, налево, ползал по-пластунски, бегал, стоял навытяжку, чеканил церемониальным шагом перед станичниками и по команде кричал «ура». После обеда Бабич, багровый, разморенный, развалясь в карете, поддавал жару: