Кузьма Чорный: Третье поколение

— По наряду? — спросила она, с любопытством по­глядывая то на Скуратовича, то на красноармейца.

— Да,— хмуро ответил Скуратович.

— Что же вы, дяденька, хорошего коня не за­прягли?

Она, не моргая, смотрела прямо на Скуратовича. Женщины — одни усмехнулись, другие еще ниже скло­нились, искоса посматривая на дорогу. Скуратович по­жал плечами и взглянул на красноармейца: что, мол, с ней разговаривать? Красноармеец-то ведь знает, что дома у него лошадей нет!

Девушка не спускала глаз с хуторянина. Это была сама, можно сказать, наивность — искренняя, детская. Девушка вышла на дорогу. Кондрат заметил, что лицо ее от загара густо усеяно веснушками. Он остановил лошадь. Скуратович обратился к девушке, пожирая ее глазами:

— Где же они, эти лошади? Дома-то ведь нет.

— А в ельнике! Вот же близко! Ведь Толик там с лошадьми.

Трудно было разобрать, говорит ли она это просто­душно или же с умыслом, а то и со злорадством.

— Ты что дуришь? — даже задрожал Скуратович.

Согнув спину, девушка снова принялась за работу.

— Пошел за лошадьми! — приказал красноармеец.— Живо!

Скуратович направился в ельник. Женщины с уди­влением смотрели на девушку. Они ей сочувствовали. Красноармеец разговорился с ними:

— Скуратовича овес убираете?

— Его.

— А в лесу с лошадьми это сын его?

— Сын.

— Почему же он не в армии?

— Да он еще до поляков, когда отступление было, домой удрал. В первый же день, как поляки пришли, его уже видели дома. А теперь он в лесу лошадей стере­жет. Продержал их там все время, покуда армия прохо­дила. Никто и не знал. Нет лошадей и нет. В обоз, стало быть, погнали. Так все старик говорил.

— А что теперь молодой-то, в армию пойдет?

— Кто его знает! Только вчера у нас приказ рас­клеили — парней призывают. И его год тоже. Явиться надо через десять дней. А пойдет он или нет — как ска­зать! Тут дезертиров много. Говорят, что пойдут, а кто их разберет.

Со стороны ельника показался Скуратович. Он вел под уздцы черного коня. Запрягая его и ни на кого не глядя, проговорил:

— Известно, каждому человеку война страшна. Ка­ждый спасается, как может. Я мучился, трудился...

Поехали. У Кондрата Назаревского болела нога. Долго сидеть на возу он не мог. Верстах в пяти отсюда находилось местечко. Кондрат велел остановиться. Ему нужно было передохнуть.

— И правда, — обрадовался Скуратович. — Вы боль­ны, измучены. Отдохните здесь у кого-нибудь до завтра, а там вам дадут подводу, и вы поедете себе дальше на здоровье. А я доберусь потихоньку домой, надо овес во­зить. Тут мне жена бутылку молока поставила на доро­гу — можете взять себе. От молока, я думаю, вам легче станет. Только вы уж мне, пожалуйста, расписочку дай­те, что я вас вез.

— Что? — потеряв терпение, крикнул Кондрат. — Че­рез час мы с вами дальше поедем! Заезжайте в какой-нибудь двор!

Холодно и спокойно, как ни в чем не бывало, Скура­тович ответил:

— Вот там дом моего знакомого, туда и заедем.

Завернули во двор. Кондрат вошел в дом. Там ока­зался один только мальчик лет пяти. Он сидел на земле и большой ложкой черпал из горшка какую-то серую болтушку. Лицо у него было все измазано.

— Где же все ваши?

— Никого нету, — решительно ответил малыш. — Та­та на работе, а Зося, — добавил он, помолчав, — дома не живет.

Говорил он каким-то ребячьим басом.

— А где же живет ваша Зося?

— У Скуратовича служит.

«Уж не та ли, что овес убирала и о лошадях гово­рила?»

Кондрат Назаревский пошарил у себя в карманах. Но откуда у него могло взяться что-нибудь, чтобы поза­бавить ребенка или дать ему полакомиться? Он растя­нулся на скамье, сунув себе под голову какое-то тряпье.

«Вот черт! — подумал он о Скуратовиче. — Замучил меня, собака!»

Малыш продолжал орудовать ложкой.

Спал или дремал Кондрат Назаревский? Не хоте­лось даже шевельнуться. В доме стояла непривычная тишина, и продолжалась она до тех пор, пока кто-то, вошедший в дом, не хлопнул дверью. Это была та са­мая девушка.

— Какой же ты замурзанный! — сказала она маль­чику.

Она намочила полотенце, вытерла ему лицо и что-то дала:

— На, бери!

— Сало! — обрадовался малыш. — Где взяла, Зоська?

— Тебе принесла.

Мальчик ел и шалил с сестрой, кидался на кровать, кувыркался и заливался беззаботным смехом.

— Человека разбудишь! — успокаивала она его.

Кондрат приподнял голову. Девушка узнала его, но не удивилась и только смотрела, будто ожидая объясне­ния. Назаревский сказал, что вынужден был сделать передышку, так как он ранен и еще не вылечился.