Женщина смутилась. Она пожалела, что лишний раз необдуманно напомнила о своем сыне.
— А вы католики?
— У нас пополам. Я сама католичка, а муж православный.
Тут заговорил хозяин:
— Я всю свою жизнь из хлопот не вылезал. Иному кажется, если у кого что есть, так оно ему с неба готовое свалилось. Мне давно еще, когда я с военной службы вернулся, сам пристав советовал в стражники подаваться. А только я не захотел: натура у меня такая, что не могу я с плетью или со штыком над человеком стоять. А полицейский только тем и кормился. Я люблю с людьми по-хорошему. Жили мы с отцом на участке за лесом — вы, когда шли, видели ту деревню. Я тот участок продал, купил вот этот. Здесь как раз панская земля в сельскую клином врезалась, то и дело потравы случались. Вот пан ее и продал. Денег у меня не хватало, я в местечке было лавочку открыл, а потом стал коров и свиней перекупать. Расплатился с долгами, землю начал людям исполу сдавать, а сам пошел к тому же пану управляющим. Пять лет прослужил, а потом тут построился. Немало труда было положено... Беспокойство-то какое... А теперь все это будто так, до поры до времени... Надо бы постройки осмотреть, изгородь починить... Да вот, может быть, поспокойнее станет: война, разруха...
— А что же вы при поляках свой хутор не осмотрели? Ведь спокойно было. И власть была твердая,— сказал Кондрат Назаревский, поглядывая на хозяина.
Тот вдруг умолк. Больше он о себе уже не заговаривал. Только про пана сказал:
— При всех властях теперь нелегко — известно, война. При поляках приезжал сюда пан, тот самый, у которого я землю купил. Обнищал за это время и он. Еще в начале революции удрал из своего имения и жил в нашем городке, в уезде. Незадолго до поляков поехал я однажды в город, встречаю его, а он первый со мною здоровается. Достал из кармана кисет, стал цигарку свертывать и говорит мне: «Вас я своим табаком не угощаю». Закурил он, а я по дыму чую — странный какой-то табак. «Что это вы, спрашиваю, курите?» — «Вишневый лист», отвечает. И показал. Смотрю — правда.
— Боже мой, боже! — отозвалась хозяйка.
— Бедный пан! — покачал головой Кондрат Назаревский.
Пошли к подводе. Запряженная лошадь была высокая, тощая — кожа да кости, с казенным клеймом на бедре. Переднюю ногу, согнув в колене, она держала на весу.
— У нее нога болит?
— Болит. Ее на той неделе солдаты бросили на дороге, за лесом, а я подобрал и малость отходил. Авось как-нибудь довезу вас. Не пропадать же вам тут без подводы. Поедем помаленьку. Но, малый!
Сильно припадая на переднюю ногу, лошадь тронулась с места.
— У меня самого, — продолжал хозяин, — лошади неплохие, да вот в разгоне все. Две в обозе, а третью взяли знакомые в деревню снопы возить. Что ж, надо людям помочь. Сам кое-как управился. Овес только вот еще не скошен.
Лошадь едва двигалась, на каждом шагу опуская голову чуть не до самой земли.
— Где ваши лошади? — Кондрат соскочил с телеги и остановил клячу. — Сейчас же давайте свою лошадь!
— А где я ее возьму?
— Вам лучше знать.
Скуратович слез с телеги и облокотился на передок.
— Я делаю все, что могу, чтобы помочь вам. Какого коня имею, такого и запряг.
— Чтобы мне помочь! Ты еще, может быть, благодарности от меня ждешь? Сейчас же давай другую лошадь!
Скуратович развел руками и снова застыл в прежней позе.
— Даю тебе минуту на размышление. А потом — либо ты запряжешь хорошую лошадь, либо я тебя арестую.
Скуратович вдруг согнул спину так, что она стала широкой и круглой. Он молча сел в телегу.
— У меня лошадей нет. Проедем с вами лесок, а там, в деревне, я возьму коня... До деревни и двух верст не будет.
Он помолчал.
— Хотя и то сказать... Боюсь я этим лесом ехать. Тут часто бандиты орудуют.
Это уже и вовсе звучало насмешкой. Кондрат выхватил револьвер:
— Марш!
После всей этой канители Кондрат Назаревский еще сильнее почувствовал боль в ноге. Кое-как въехали в чащу молодого ельника. Лошадь плелась еще медленнее. Кондрат слез и пошел рядом с телегой. Слез и Скуратович. Вскоре ельник расступился и, все залитое солнцем, открылось овсяное поле. Около десяти женщин убирали овес. Первой от дороги работала молоденькая девушка, совсем еще подросток. Она разогнулась, чтобы посмотреть, кто едет, и Кондрат Назаревский увидел тонкое загорелое лицо, густые рыжеватые волосы, белый платок на самой макушке. Увидав подводу, девушка бросила работу и застыла в ожидании. Ей было лет четырнадцать.
Читать дальше