Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Во всех состязаниях победа будет наша.

— Нужно говорить: «Если даст бог!», дети мои… Иначе ваши слова могут остаться пустой похвальбой!

После этих слов Шоорука все поблагодарили хозяина и стали один за другим выходить из юрты.

— А теперь отведаем новой закваски, попробуем нашего кумыса, — сказал Карымшак и повел аксакалов к своей юрте…

— Эй, кривоносый! — окликнул Саадат шедшего впереди Курмана. — Ты куда?

— Пойдем со мной, — ответил Курман, продолжая шагать. — Прошло уже три дня, как перекочевал сюда наш аил, а трава еще не помялась, смотри, она как шелковая.

Курман повалился на высокую траву. Саадат, сунув большие пальцы рук за ремень и молодцевато надвинув на брови тебетей, отороченный мелкой мерлушкой, подошел к Курману. Хитро прищурив глаза и глядя куда-то в сторону, он сказал:

— Куке, у меня есть просьба к тебе. Обещаешь исполнить?

— Я готов, если она выполнима.

— Прошу тебя, брось, пожалуйста, при аксакалах ругать бога.

Курман зло усмехнулся.

— Бог, которого вовсе нет, обидеться не может.

— О том, что его нет, можешь говорить нам. А почтенных людей не оскорбляй!

— Надо же убедить их.

— Брось, Курман, — сказал Саадат. — Эти люди все равно безбожниками не станут.

— Мне бы очень хотелось как-нибудь поспорить с муллой Барпы.

— Думаешь, Барпы даст себя переспорить?

— Вот я сейчас заброшу подальше свою шляпу, пусть бог принесет мне ее, если он и вправду есть!

Курман отшвырнул шляпу и засмеялся:

— Ну, бог, что же ты мешкаешь, подавай ее сюда!

Невдалеке показалось несколько человек.

Они двигались вдоль реки. Одни везли дрова, другие шли пешком с пустыми руками.

По всему видно было, что это джатакчи. Саадат сразу узнал их.

— Вон едет упрямый Омур и старик Соке, везут ивовый хворост. За ними плетется Иманбай… Ты, Курман, оставил бы лучше муллу в покое и убеждал бы этих бедняков…

— Все дело в мулле, — возразил Курман. — Если бы он не заливался, как чакчигай, откуда простые киргизы знали бы о боге?

— Ты, может быть, и против курбана?

— Нет, я за праздники, но шкуру барана, которого зарежу, мулла не увидит. Лучше сдам ее в ячейку вместо членских взносов.

— Ладно, сдавай, если волостной комитет комсомола не будет против. Но поговори с этим упрямцем Омуром, пусть не вздумает затевать что-нибудь против меня.

Саадат угадал. Конные и пешие, медленно двигавшиеся вдоль реки, были джатакчи. Старик Соке и Омур навьючили на коней сухие ивовые ветви. Рядом на худом сером коне ехал Шарше. Ему было наплевать, что он возвращался домой без дров, с притороченными к седлу арканами. Довольный, что с утра до вечера пил кумыс в одной компании с аксакалами, он бодро пришпоривал невысокого коня.

Среди пеших плелся Иманбай. Старик нес небольшую хворостину. При спусках, когда он шел быстрее, полы старой шубы разлетались в стороны, грудь обнажалась, булькал в животе выпитый кумыс. Раза два он чуть не упал, наступив на конец ивы, которую тащила за собой ленивая гнедая Соке. Заметив это, спутники Иманбая начали подшучивать над ним:

— Эй, Иманбай, шагай осторожнее, растянешься.

— Здесь камней много, смотри не разбей затылок!

— Нашли над кем смеяться! — прервал их старик Соке, ударив по сухой иве сложенной вдвое плеткой. — Шарше! Тебе не стыдно ехать домой с пустыми руками? Вот я такой же старик, как и твой отец, а везу столько ивового хворосту. Хоть бы привязал с обеих сторон седла по хворостине.

— Соке, вы не одного меня ругайте, — ответил Шарше смеясь. — Ведь и Имаке возвращается пустой.

— Иманбай другое дело, он — пеший. Да и то волочет ветку.

— Сегодня нашему Имаке везет, — не сдавался Шарше, — эта хворостина лежала возле юрты Бердибая. Старик и кумыса напился и хозяйские дрова уволок.

— Брось болтать! Не Иманбай, а ты едешь порожняком.

— Если бы я запасался дровами, кто пил бы кумыс?

— Будь ты неладен, Шарше. Я сегодня и кумыса больше твоего выпил, и пустых разговоров наслушался, и дрова домой везу.

— Да что вы меня упрекаете! Причем тут я? Это аллах еще до моего рождения написал в книге судеб, чтоб я вечно без дров возвращался домой.

Все рассмеялись на слова Шарше.

— Знаем мы муллу Барпы! — вступил в разговор Омур. — Он льстит Шооруку и так складно говорит об аллахе, как будто не раз ел с ним из одной чашки.

— Барпы лживый мулла. Выпивая запретный напиток — бузу, он льстит местной власти, читая молитвы — угождает богу. Он превозносит до небес Саадата, точно мы его не знаем, сулит ему счастье и чины.