Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Эй, вы! — воскликнул он. — Неужели вы никогда не видали голову человека, сидящего на Айсарале? Айсарала — это лошадь Иманбая. А сидит на ней Иманбай. Если бы до сих пор царствовал царь Николай, то мне, Иманбаю, никогда не видать бы и копыт Айсаралы. Спасибо родным Советам, они сделали меня хозяином этой лошади, но негодяй Шарше не хочет, чтобы была у меня даже эта единственная лошадь, данная советской властью. Он хочет забрать ее в артель. Достаточно я при Николае походил пешком, даже пятки полопались. Я не желаю теперь подчиняться никому! Я — свободный человек, куда хочу — туда уйду! А вам нечего смеяться, не так уж глуп хозяин Айсаралы!

— Да никто не смеется над тобой, будь ты неладен! — заметил Соке. — Смеются люди над твоей головой! Вид у тебя какой-то больной.

— Так ты знай, Соке, что я и на самом деле больной! — серьезно подтвердил Иманбай. — Как же не заболеть, когда в аиле творятся такие неслыханные злодеяния: Шарше посадил в каталажку самых почтенных людей во главе с аксакалом Шооруком! Так что стоит моя голова! Да и не только голова, но и сам я болел тифом. Только что встал с постели. Что ж тут смешного? Если вы смеетесь надо мной, то пусть бог смеется над вами!

Безобидная болтовня Имаша мигом развеяла удрученное настроение людей. На хохот толпы из конторы вышел Исак. Он посмотрел на Иманбая и тоже улыбнулся. Вероятно, он вспомнил, что это тот самый бедняк, который, вывернув кожух, запрятался когда-то в курае, выдавая себя за другого человека.

— Аксакал! — обратился к Иманбаю Исак. Разговоры и смешки разом прекратились. Исак сказал шутливым тоном: — Если вы болели тифом, то вам нельзя ходить так легко одетым на ветру. Надо лежать дома.

— Спасибо, родимый уполномоченный! Только я хочу сказать, что когда к нам приезжают такие начальники, как ты, то все как будто хорошо и гладко. Что ни скажете вы на собрании, мы со всем согласны, голосуем за это. Но стоит только вам уехать из аила, как мы начинаем страдать за свои голосования. Не знаю, почему так происходит. Или вы обманываете нас, темных простолюдинов, говоря нам одно, а активистам нашим — другое, или с умыслом вы натравливаете их на нас, словом, как только большие начальники покидают аил, так сразу же наши маленькие начальники начинают самоуправство. Кого слушать, кому верить — сам не знаешь. Все они начальники, все они угрожают. И получается так, что мы, как муха, попавшая во время драки между двумя верблюдами. Они друг друга убьют или нет, а мухе-то определенно конец! Постойте, дайте доскажу! Или хотя ладно, многое хотелось высказать, аж грудь распирает, да кто его знает, по закону будет это или нет? А то еще под суд попаду! Лучше уж я домой поеду!

Иманбай тронул Айсаралу, как бы собираясь уехать отсюда. Но уезжать-то ему как раз не хотелось: просто он испугался, что сказал что-нибудь не то, и хотел сейчас отъехать в сторонку, с глаз подальше.

— Постойте! — остановил его Исак. — Что же вы не высказались до конца?

— Нет уж, лучше я поеду домой. Вы же сами говорили, что после тифа ходить нельзя на ветру!

Исак был озадачен. Он ведь не знал, действительно ли Иманбай был болен или же притворялся. Тем временем Иманбай снова осмелел и опять заговорил:

— Да, дорогой товарищ! Хотел бы я сказать кое-что, да боюсь, мигнешь Борукчиеву, так он меня потом мигом за шиворот — и в подвал! Промолчать бы, да душа не терпит. Ну, что будет, то будет, а сказать надо. Так вот, слушай. Раньше были баи, болуши, аткаминеры. Все они крепко притесняли нас, бедняков, как стая стервятников. А теперь один-единственный человек, батрачком Борукчиев Шарше, переплюнул их всех, вместе взятых. Если я вру, то пусть скажут все, кто стоит здесь. Я, Иманбай, за три дня пережил столько и так измучился, как вол с мешком соли на горной тропе. Да, да, не смейтесь! Когда требуется нечто для желудка и тела, то не только Иманбай, но и грозные цари сдавали крепости. Голод и нужда — самые сильные враги. Так вот, дело было ранней весной… Буза у меня почти кончилась. А детей у меня — шесть дочерей. Самая старшенькая, Мыскал, расцветает, как маков цвет… И всем им, девчонкам, нужны платья, красивые, цветастые платья. Словом, товарищ Термечиков, если ты настоящий работник советской власти, то выслушай меня до конца. Это жалоба всех нас, бедняков. Дело в том, что давно я не ел мяса, а тут вдруг сказывают, что у реки ночью устраивают жертвоприношение. Я очень обрадовался, решил, что посижу рядом с такими почтенными аксакалами, как Шоорук, послушаю мудрые слова, а самое главное, наемся мяса и напьюсь жирной шурпы. Да, смотрю, и Айсарала моя рвется на волю. Оседлал я ее, недолго думая, и поехал к реке. Айсаралу стреножил, а сам сел возле Бердибая. Что было на уме Бердибая, я не знал, да и знать не хотел. Я только и радовался тому, что сидел с аксакалами, а значит, все мясо будет здесь! — Тут Иманбай замолчал. Может быть, он ужаснулся, вспомнив о страшной клятве. Но как бы там ни было, он быстренько пробормотал про себя молитву и, решительно махнув рукой, продолжал свой рассказ: — Киргизы испокон веков устраивают жертвоприношения во имя бога. К этому много причин бывает: то дождя нет, год неурожайный, то повальная болезнь скота нагрянет, а то и мор среди людей. Что там говорить, стоит даже простудиться любимой байбиче или даже чихнуть, как требуется принести богу жертву, задобрить его. Вот я так и считал, думал, что будет что-нибудь вроде этого. Ну, зарезали скотину, как водится, а потом и мясо было готово. Мы с аксакалами читали молитвы, благословляли жертву богу. Потом аксакалы читали молитву «кельме», и я читал «кельме». Потом они окунали руки в чашку со священной кровью, и я окунул свою руку. Но потом я уже понял, что зря это сделал. Не надо было макать руку в кровь. Это я признаю. Короче, на жертвоприношении молили мы бога, чтобы сгинула калпакбаевская артель. Я тоже молился за это, потому что этого хотел. Вот и вся моя вина перед законом. Если я действительно сделал что-то очень плохое перед советской властью, то давай вяжи меня и гони следом за Киизбаем, товарищ Термечиков. Но только не отдавай меня на расправу негодяю Шарше. Если уж погибать, то погибать от достойной руки. Если я кулак-бедняк, то место мое там же, где и место кулака-богача Киизбая. Если его сошлют в страну «Пойдешь — не вернешься», то и меня гоните туда же. Буду там чай готовить баю, проживу как-нибудь. А если же вина моя за участие в жертвоприношении не столь велика, то скажи мне сам это, товарищ Термечиков. Иначе голодраный Шарше только того и ждет, как бы меня под кулака подвести! Пусть тогда он бросит эти свои шутки!