Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Дай бог, чтоб это было так, как вы говорите! — рассуждали они. — Но почему тогда Термечиков не освободил Шоорука и Бердибая? Нет, здесь пахнет другим. Может быть, сам Термечиков заварил всю эту смуту, а Шарше только исполняет его волю?

Всякие догадки строили люди аила и каждый раз приходили к мрачному раздумью о последствиях побега Саадата. На этот счет умные люди рассуждали так:

— Кажется, не к добру был побег Саадата. Надо ему было уж набраться терпения и, стиснув зубы, оставаться на месте до приезда самого Термечикова. А там он разобрался бы и, может быть, всех их освободил? А теперь кто знает, как обернется дело. И как это всегда хитрый, прозорливый Саадат мог пойти на такой необдуманный шаг, ведь этим он только навредил себе и другим. А может, он знал, что делает, может, это так и нужно было? Кто его знает? Один только бог может спасти народ в этот час, когда смута вселилась в наши души, когда в аиле такой переполох, какой бывает в кочевье, растерявшемся перед неодолимым снежным перевалом. Саадат сбежал, спасая свою шкуру, и это может принести вред не только всему роду его, а, может, и всему аилу! Кто может знать, как теперь оно получится?

Итак, возвращения Исака с гор с нетерпением ожидали не только Бюбюш, Сапарбай и активисты, но и все простые дехкане.

— Если бы Термечиков сам своими глазами видел, что вытворяет здесь Шарше! Эх, что-то запаздывают они с гор! — говорил с беспокойством Соке Саякбаю, Мамбету и Чакибашу по пути к аилсовету.

Омер пока оставался дома, чтобы не попадаться на глаза Шарше. Не видать было и Иманбая. После того как он, протрезвев, вспомнил о дерзостях, сказанных им спьяна Шарше, душа у него ушла в пятки. Он намотал на голову старый платок жены и приказал дочери Мыскал укрыть его шубой.

— О боже, о аллах, спаси своего поганого раба, заболевшего тифом, о боже! — стонал он так жалобно, что дочки его плакали.

Если на дворе слышался топот, то Иманбай испуганно шептал старшей дочери:

— Мыскал, дитя мое, закрой меня поплотней, а сама выйди к дверям и если это Шарше, то скажи, что отец тяжело болен тифом. Может, он тогда оставит меня в покое!..

Но спустя некоторое время Иманбай забыл о «тифе». Набросив на плечи шубу, он вышел на улицу и, осматриваясь по сторонам, прошептал: «О боже, что творится на свете! Что ждет меня, горемыку? Почему ты, всевышний, не сделаешь так, чтоб лошадь Шарше споткнулась на скаку и чтобы шея его сломалась? Я ведь тоже молился тебе в ночь жертвоприношения, так почему же ты не исполнишь мою просьбу?»

Когда Иманбай узнал, что Киизбай уже прибыл с гор, он, тоже не утерпев, приказал дочери привести стреноженную на лугу Айсаралу, затем, охая и причитая, оседлал ее и с помощью дочери с трудом взгромоздился в седло. Он так и не снял с головы намотанный старый платок жены. Поводья уздечки Иманбай держал в руках так расслабленно, будто они весили по меньшей мере по пуду. Да и сам весь он имел такой жалкий вид, что можно было подумать, что он действительно тяжело болен. «Тифозный больной» Иманбай сначала поехал на бугор, что был на отшибе от аила. Отсюда он решил разведать, что творится возле аилсовета, и только потом уже предпринимать какие-нибудь шаги. Надо было видеть, как потешным петушиным шагом двигалась тощая Айсарала и как, охая и стоная, едва держался в седле Иманбай. Достигнув места, откуда можно было обозреть весь аил, Иманбай приставил к глазам ладонь.

— О боже, боже! — простонал он. — Что творится на белом свете! О боже!

Да, на белом свете в этот момент, по крайней мере в аиле, происходили интересные события. Иманбай увидел, что недвижно стоявшие вокруг аилсовета люди вдруг оживленно засуетились. Толпа раскололась надвое, и двое людей прошли прямо к подвалу. Кто-то наклонился в низенькие двери подвала. Да, сохрани бог, неужели опять кого сажают в подвал? Но нет. Вот из подвала вышел один человек. За ним второй, потом третий… Иманбай не верил своим глазам: кажется, арестованных освобождали из-под стражи!

— О боже, боже! — воскликнул обрадованный Иманбай. — Да благодарим тебя, аллах! А теперь накажи, проучи этого негодяя Шарше. Он всех нас перепугал подозрениями в басмачестве, а теперь пусть сам посидит в подвале. О моя славная Айсарала! Минуту назад я мог запросто лишиться тебя, и кто знает, где остались бы тлеть мои кости, но теперь мы опять неразлучны!

Иманбай стеганул Айсаралу камчой и смело поскакал к аилсовету. «О прах его отцов, если Шарше бедняк, то я тоже не бай, чего мне бояться! — подбадривал он себя. — Почему я должен от него прятаться? Сейчас прискачу и стану прямо перед его глазами, пусть только попробует хоть пальцем тронуть!»