Василий Ажаев: Предисловие к жизни

В жестяной камере работаешь ты, Борис, страдать, значит, выпало тебе.

Сухая кислота бесконечно ссыпается в жестяные чайники — так почему-то называют здесь переносные бачки, вовсе не похожие на чайники. Твоя задача состоит в том, чтобы отставить в сторону наполнившийся чайник и быстро подставить вместо него пустой, а первый вытащить вон из камеры, взвесить на весах и мелом записать на чайнике его вес. Тем временем бесконечная струя порошка заполняет очередной чайник, и тебе надо торопиться с пустой посудиной обратно: нельзя отстать от сушилки, чайник переполнится, продукт, как вода, польется на пол.

Что говорить, тяжелая досталась вам работа. Тяжелая и вредная, как все в химии. В те времена ручной труд преобладал на химическом производстве, всевозможные облегчения и удобства позднее появились в цехах. Ведь только-только зачинались пятилетки, только зачиналась и отечественная химия…

Вспомни, Борис, как оседлала тебя проклятая сушилка. Ты зашел в камеру и наглухо закрыл за собой дверь. Пустил в ход выталкиватель, и сухая кислота «полилась» в жестяной чайник. Едкая пыль желтым туманом заполнила всю камеру, села на лицо и на спецовку, запорошила глаза, пробилась сквозь марлю и вату респиратора в ноздри и глотку.

Из глаз потекли слезы. Нос и горло нестерпимо защипало, ты чихал и кашлял не переставая. Скользя на деревянных подошвах по плиточному полу, ты выскочил из камеры, глубоко глотнул удивительно вкусного воздуха и снова помчался в камеру.

Помня наставления Нусбаумера и Дронова (сухие частицы кислоты вредно влияют на дыхательные органы), ты старался просасывать воздух сквозь мякоть респиратора, и он быстро взмок от влажного дыхания. Выскочив опять из камеры, ты шатался возле весов, будто пьяный, и ждал, что от надрывного кашля и прикосновения к лицу осклизлой ваты вот-вот вывернутся наизнанку внутренности. На этот раз трудно было поднять чайник на весы, он отяжелел неимоверно, ты его кое-как поднял, но провозился с гирями и опоздал: в камере чайник переполнился, и желтый порошок «лился» на пол.

И снова и снова все повторялось: дыхание через отвратительную вату, неудержимые слезы, подступы тошноты. Червячный шнек-выталкиватель приводился в движение мотором, стоявшим за камерой, ременная передача вращала шкив, и от него вертелся шнек. Ремень, перехлестывая, ныл одну и ту же песню: «Неу-же-ли же такое можно вы-тер-петь? Неу-же-ли же так-кое мож-но вы-тер-петь?»

Тупое гнетущее чувство охватило тебя, Борис. Ты возненавидел сушилку, непрерывное истечение порошкообразной струи, размокший респиратор. Тебе захотелось остановить машину и послать все к черту, прекратить этот аккуратный ритмичный перехлест ремня, тихий шепот вращающегося вала. Но это означало бросить завод. Бросить завод, а с ним столько мечтаний!

Когда тебе уже казалось, что больше ты не вытерпишь, что ты сейчас шлепнешься в этой камере, шлепнешься и задохнешься, и протянешь ноги, — заводской гудок объявил о перерыве.

По правде сказать, ты гудка и не слышал. Это Дронов зашел в камеру, выключил сушилку и за руку вывел тебя наружу.

Первые часы работы словно переменили тебя: лицо в красных пятнах, горит, как нажженное, губы обиженные, глаза злые, наплаканные невольными слезами. И главное — очень уж ты удрученно молчишь и как бы сгорбился под тяжестью своего разочарования. Ты, очевидно, думаешь: «Мне придется недели, месяцы, может быть, годы мучиться так возле сушилки, чувствовать тяжесть в руках и ногах, дышать сквозь мокрую подушку и кашлять, все время ощущать в голове машинный отчаянный рефрен: «Неужели же…»

— Больно вид-то у тебя горький, орел, — грубо говорит Дронов. — Сушилка эта — неважная машина, придумал ее какой-то немец на нашу голову. Зато порошок сохнет быстро. Да ты не мечтай, что в других местах слаще. Привыкай, настраивайся. Рабочему, брат, везде не легко.

Ты очень мрачно глянул на аппаратчика. Такое впечатление, что ты готов кинуться на него. Понимая твое состояние, он добродушно подталкивает тебя к выходу:

— Иди на волю, отдохни маленько, отдышись…

На заводском дворе Бориса встречает Ваня; у него тоже невеселый, измученный вид, упрямый жесткий Ванин вихор на макушке жалко поник.

К ребятам с тремя бутылками молока подходит густо запудренный сублимированной кислотой Костя Туфлин. Из карманов спецовки торчат завернутые в газету бутерброды.

— Пожалуйста, молоко и бутерброды, — бодро провозглашает румяный Костя. — Чувствуете, как ухаживаю за вами? Имейте в виду, здесь всюду воняет фенолом, молоко в глотку не полезет. Я приспособился шамать на крыше, там воздух чище…