Алексей Югов - На большой реке

На Ларионовой был какого-то особенного, глухого покроя купальник, черный, балахоном, похожий больше на спецодежду сварщика или электромонтера, только что без карманов снаружи.

Впрочем, у Бороздиной нашлось другое сравнение.

— Агна! Да ты с ума сошла! — воскликнула она, изумясь, когда увидела свою подругу в ее купальнике. — Да в таком купальном костюме и в похоронной процессии участвовать можно. Ну, право!..

Она покачала головой и рассмеялась.

Агна была смущена:

— Уж ты скажешь!.. — И чуть не со слезами на глазах и так, чтобы не слыхали девочки, добавила: — Да, хорошо тебе... с твоим сложением! Ты как девушка. А я...

Бороздина сердито отчитала ее:

— Агна, ты оставь эти глупости. Я ведь не мужчина — комплименты тебе говорить: да, ты полная. Но и полная и красивая. А что касается твоего этого балахона, так рассуди: ну кто здесь тебя увидит? Чайки только... Из-за того мы ведь и выбрали этот остров, что здесь ни души...

Но не так-то просто было переубедить Агну. Помогли ребятишки. Когда, накупавшись досыта, до синевы и до гусиной кожи, девчонки всем выводком выбежали за ней из воды — согреваться и загорать, — она попросила одну из дочурок своих расстегнуть ей костюм. Кинулись обе.

И с каким торжеством они совлекли с Агны Тимофеевны ее ужасный купальник! Плясали, как дикарки. Смеялись и хлопали в ладоши.

Смеялась и Бороздина, только украдкой, чтобы не обидеть Агну.

Когда они раздевали ее, когда упало на песок ее несуразное черное одеяние и Агна Тимофеевна перешагнула через него и выпрямилась под солнцем, Бороздина невольно залюбовалась ею. «Ведь вот дуреха, — ласково и насмешливо подумала она о подруге, — искренне убеждена, что над ее толщиной только смеяться. Ведь высоченная! Казалась бы даже длинноногой, если бы не такие полные ноги».

Загар у Агны Тимофеевны забавный, какой бывает обычно у пожилых деревенских женщин: темны от загара только кисти рук, как будто они в перчатках, да словно бы теневой четырехугольный нагрудник вокруг смуглой шеи.

И от этого еще ослепительнее белизна непривычно обнаженного тела.

И все ж таки Агна Тимофеевна почти бессознательно поостереглась загорать у самой воды — кто его знает: лодка, катер какой-нибудь могут незаметно пройти возле самого берега! — И она вместе с девочками направилась на песок возле самой гряды густого леса, что тянулась почти вдоль всего острова, рассекая его пополам.

В двух шагах от плотной густо-зеленой стены леса росла на белом песке одинокая сосенка-подросток чистоты необычайной. Тени от нее еще не было никакой. Иглы у нее были крупные, редкие, как те пёнышки-перья, что бывают у неоперившихся птенцов.

Эта сосенка и привлекла Агну Тимофеевну.

Она долго стояла, обсыхая, возле этой сосны, слегка придерживаясь за нее, лицом к стене леса.

Агна Тимофеевна и не подозревала, что глаза мужчины, привлеченного сюда темным расчетом, белесые на загорелом лице, почти в упор смотрели сквозь листву на все, что происходит на пляже.

Лодочник Степа отнюдь не томился, когда ему приходилось, бывало, с утра и до вечера дожидаться людей, подрядивших на целый день его моторку.

Он был уроженец этих берегов, истый волгарь, его тянуло к Волге неодолимо, и не было для него большей радости на свете, как в знойный летний день, в стариковских видениях из прошлого, из мира невозвратимых дней детства и юности, млеть под жарким солнцем где-нибудь на этих песчаных рёлках, в тени ветлы или дикого тополя; бродить по теплой воде отмелей, засучив штаны по колено; изредка выкупаться; иной раз половить раков; иной раз расставить частокол удочек, воткнутых удилищами в берег, а то и вынуть вершу, еще с вечера накануне поставленную.

А иногда неторопливо, по-стариковски, перебрать, почистить и смазать моторчик своей «Чайки» — так было угодно его пятилетней внучке назвать его посудину.

Словом, занятий хватало. И чего ж еще надо шестидесятилетнему инвалиду с тяжелым увечьем?

Его изувечили еще молодым «чапанники» [1] «Чапанники» — презрительное прозванье участников кулацкого мятежа в Поволжье в 1919 году. во время кулацко-эсеровского мятежа в Поволжье.

Плясали на нем. Кидали оземь. Били прикладами.

Он долго хворал. От повреждения позвоночника охромел. Простреленная из дробовика лучевая кость предплечья срослась плохо — врачи сказали: ложный сустав. И теперь еще прибрежные ребятишки любили, когда Степа, уступая по доброте своей их домогательствам, изворачивал простреленную руку, и от этого возникал уродливый, необычный угол посредине предплечья...