Петр Капица - Завтра будет поздно

— Дали пять лет… ссылают в Якутию… — сообщил он.

Лицо отца было серым, он зарос бородой и казался таким худым, что Катя заплакала от жалости.

— Не плачь, дочка, держи голову выше. Твой отец попал в тюрьму не за грабеж. Когда вырастешь, узнаешь, чего я добивался. И ты, мать, не горюй. Вернусь, не пропаду. Только Катюшу сбереги и дай ей доучиться.

Отец еще что-то выкрикивал, но за барьером женщины подняли такой плач, что Катя уже ничего не расслышала. Она только видела, как надзиратели отрывали от железных прутьев решетки руки сопротивлявшихся арестантов и силой уводили их из комнаты свиданий.

Девушка на всю жизнь запомнила тот день, когда ее вызвала к себе начальница гимназии — высокая и прямая старуха с блеклыми глазами. Разглядывая Катю в лорнет, она сказала:

— Вот что, милая девочка… М-мы очень сожалеем… я знаю твои успехи в классе… но у нас бесплатно не учат, а твои родители не внесли платы.

— У мамы сейчас нет денег, — сказала Катя.

— Я так и думала. Мы, конечно, могли бы обратиться к попечителю, похлопотать об отсрочке… Но твой отец государственный преступник.

— Нет, мой папа не преступник.

— Честные люди не попадают в тюрьму, — отделяя слово от слова, поучающе заметила начальница.

У Кати перехватило дыхание от обиды за отца.

— Это неправда, он честный!

— Кто тебе позволил таким тоном разговаривать со старшими? — поднимаясь с кресла, повысила голос начальница. — Собери книги и больше не приходи в гимназию!

Выходя из кабинета, Катя ничего не видела перед собой, слезы застилали глаза.

«Конец, всему конец, — думалось ей. — Больше уже не приду в гимназию, не сяду за парту, не разверну тетрадки… Никогда! Меня не вызовут ни к карте, ни к доске, не скажут: «Отлично, Алешина». Никогда…»

Уроки уже начались. Сдерживая подступившие к горлу рыдания, Катя уселась на подоконник в конце опустевшего коридора и там просидела до звонка. А когда девочки выбежали из класса, она с сухими глазами прошла к своей парте, собрала в сумку книги и, не отвечая на расспросы подруг, поспешила в раздевалку.

Волю слезам девочка дала лишь дома. Бросив сумку на кровать, она уткнулась носом в подушку и разрыдалась.

Мать успокаивала ее:

— Плюнь ты на эту гимназию. Без нее проживешь. Я тебе место у хороших господ присмотрела. На всем готовом и три рубля в месяц. Работа пустяковая: за двумя девочками присматривать да прислуживать, когда гости придут.

— Не буду я прислуживать господам, — в сердцах ответила Катя. — Лучше в Неву брошусь.

На другой день еще до гудка она пошла к проходной завода «Айваз» и там встретила старого друга отца — слесаря Гурьянова, рассказала ему обо всем.

Тот слушал ее и возмущался:

— Ну, погоди ж, отольются им наши слезы, все припомним!

Историю с гимназией он принял близко к сердцу.

— Ладно, Катюша, не горюй, найдем тебе дело. Прокормитесь с матерью.

Гурьянов провел Катю на завод и зашел с ней в механическую мастерскую.

— Тут у нас мастер свой, — шепотом сказал он, — попробую уговорить. Подожди немного.

Гурьянов скоро вернулся с какой-то бумажкой.

— Вот тебе записка, покажешь ее в конторе. Только не забудь лишний год себе прибавить, а то не примут.

В этот же день Катя получила пропуск на завод — круглую жестянку с номером — и на следующее утро по гудку явилась в механический цех.

Мастер поставил ее на браковку металлических изделий. Дело оказалось несложным, девушка быстро приноровилась к нему. Но первой ее получки хватило лишь на уплату долга за комнату.

Мать почти ничего не зарабатывала. Ее перестали нанимать на стирку белья и мытье полов — боялись пускать в дом жену политического ссыльного.

Светлая комната в деревянном доме у горы Поклонной стоила дорого. Кате с матерью пришлось перебраться к бабушке — в центр Выборгской стороны, где в большом подвальном помещении ютились родственники матери.

Прежде Катя не любила ходить сюда даже в гости. В подвале всегда было полутемно, пахло прачечной. Родственники жили недружно, часто ссорились на кухне из-за дров, места на огромной плите, лоханей для стирки. Иногда здесь даже возникали драки. Подвал наполнялся руганью, визгливыми выкриками и плачем детей. Успокоить дерущихся могла только бабушка. Высокая и строгая, она входила с палкой в руке и грозно спрашивала:

— Это еще к чему? Сладкой жизни поделить не можете? я вот сейчас утихомирю палкой! Кто здесь зачинщик? А ну, выходи, остынь на ветерке…