Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

— А город Зашиверск? — немного запальчиво сказал я.

На карте в Большой советской энциклопедии стояло это название.

Васильев перестал смеяться.

— Старики говорят, в кривунах за шиверами, отсюда вверх по реке с тысячу километров, стояла в древности казацкая крепость, — обстоятельно и как-то строго заговорил Васильев. — Оттого и название: Зашиверск, за шиверами. Не раз доводилось мимо проплывать. Холмики под скалой стрелками дикого лука поросли, и стоит там старая-престарая церквушка. Смотришь с парохода, тоска одолевает. Говорят, люди давным-давно вымерли от какой-то болезни…

Васильев нахмурился и замолчал. Вот и рассказать умеет интересно, и к судьбе тех людей не остался безразличен. Молчал и я, боясь потревожить его неловким вопросом.

— Про Семена Дежнева слыхали? — негромко спросил Васильев.

Я кивнул.

— Состоял на казацкой службе в Тобольске, затем в Енисейске, — продолжал Васильев. — Потом объявился в Якутске. Установлено историками, без двух годов триста лет назад добрался до Индигирки и проплыл ее всю до Северного Ледовитого океана, где и мы сейчас плывем. Вот жизнь была! Ну а мы что — хуже дежневских казаков? Вот так подумаешь — и отступать, когда трудно, не захочется… — Он заговорил со свойственной ему живостью: — На морской рейд чуть не опоздал. На плоту пришлось по реке Аркале, притоку, сплывать в Индигирку. Катер мой на мель сел. Ходили разведать, можно ли геологов в верховья Аркалы, где охотники уголь нашли, катером забросить, и на мель напоролись.

— Как же геологов на Аркалу забросить? — живо спросил я, думая о том, что и я теперь буду жить этими заботами. Дела будничные разом заслонили собой подвиги дежневских казаков.

— По первому снегу, — сказал Васильев. — А путь немалый: триста километров от затона по тайге. Да-а, — протянул он, — жалко, сорвалось катером! Один неделю сплывал на плоту… Течение несет быстро, тишина, зверь непуганый, то лису увидишь на водопое, то медведя, лоси всем семейством у воды топчутся. Ну это я немного увлекся, к делу не относится… А вы спрашиваете, трудно ли? Я вам по-другому отвечу: интересно! Правда, это мое путешествие некоторым не понравилось…

Открылась дверь, вошел Кирющенко. Мой собеседник замолчал и нахмурился.

— А я-то думал, тут город… — сказал я, не обращая ни малейшего внимания на появление своего начальства.

Кирющенко окинул нас, мирно расположившихся в покойных креслах, неприязненным взглядом и, обращаясь ко мне, сказал:

— Город! Не туда приехал, может, и будет здесь когда-нибудь, лет через десяток, город, если найдем что-нибудь в земле… — И, видно, объясняя свою резкость, добавил: — Говорят, ты, пока плыли сюда, только и делал, что разгуливал по палубе в своем отутюженном виде. Арктикой любовался и самим собой. А Рябов отстоял несколько вахт в кочегарке.

Рябов, скромный человек в очках, с откинутыми со лба длинными прядями волос, был назначен редактором политотдельской газеты, в которой мне предстояло работать литсотрудником. Замечание Кирющенко вогнало меня в краску, возражать было нечего, самим собой я любовался, пожалуй, даже больше, чем Арктикой.

— Вот что, — решительно проговорил Кирющенко, — в креслах сидеть некогда, возьмись-ка за организацию бригады грузчиков. Геологов позови, целая экспедиция приехала, они уже на «Шквале». Андерсен прав, без грузов можем остаться… «Индигирка» и верно рядом стоит, — сказал Кирющенко и уперся в Васильева своим холодным, немигающим взглядом.

Васильев опустил глаза и ничего не ответил. Шея у жесткого ворота кителя налилась крутым румянцем.

Мне хотелось подождать, послушать, что они еще будут говорить об «Индигирке», но Кирющенко напустился на меня:

— Шел бы, пока Андерсен у борта. Отвалит на рейд на якоря, и не доберешься до него.

Я отправился на «Шквал».

К середине дня вокруг «Моссовета» мерно покачивался на стихшей волне весь индигирский флот: вдобавок к «Индигирке», что самовольно осталась на морском рейде, несколько колесных пароходов, плоскодонные речные баржи и даже одна пятисоттонная морская с глубокой осадкой. Целый плавучий город!

Моя бригада из геологов и бухгалтеров перебралась на палубу одной из речных барж. Мы столпились неподалеку от трюмного люка, наблюдая, как баржевые швартуются к высокому борту «Моссовета». Работали они быстро, споро, и лишь один среди них, крепкий коренастый якут с развалистой походкой, выделялся своей неопытностью. То он хватался за крученый, неподатливый, в руку толщиной, канат не там, где надо, то мешался под ногами и его незлобиво отталкивали, чтобы быстрее накинуть канат на кнехты и задержать баржу у борта морского парохода. Матрос-якут покорно отходил в сторону и сейчас же опять бросался на помощь товарищам. Если успевал сделать то, что делали остальные, его никто не замечал, но стоило ему замешкаться, как опять его оттесняли и какое-то время он стоял в стороне, выбирая момент, чтобы прийти на помощь товарищам.