Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Девять! — доложил, вернувшись. Говорил брату, а поглядывал на военного, видимо признавая в нем старшего.

— Шагом марш! — засмеявшись, сказал военный и сильно хлопнул тем, что держал в левой руке, по голенищу своего сапога. Прутик это был или шомпол — в темноте старики не разобрали.

Левон и Богдан заметили, что военный засмеялся, отдав такую команду, но Квасовы парни приняли ее всерьез и стали поспешно прощаться. Антип прижал свои, пока еще не очень знакомые с печалью, губы к Богданову уху и шепнул:

— Матери поклон передайте!.. Только чтоб больше никто!.. Понимаете?

Богдан в знак согласия закивал головой…

Домой «пастухи» шли тихо, даже тише, чем когда шли с кабанчиками. Долгое время молчали, видно в душе жалея о своем маленьком стаде, которое сами выгнали с фермы и сами отправили в такую дорогу.

— А этот с ружьем, — наконец промолвил Богдан, — одет хорошо… Не пожарницкое ли это у него?.. Нет?

— Военное, — сказал Левон, немного помолчав и, вероятно, все хорошо обдумав.

— Как же оно… это самое… военное? Откуда?

Левон по-прежнему упорно молчал, потом объяснил, как маленькому:

— Отступали наши, так и остался парень в лесу… Что тут спрашивать?

Ответ получился несколько резковатый. Богдан уловил это, поэтому больше ни о чем не спрашивал и шагал, опустив голову и глядя себе под ноги. Левон тоже ничего не говорил, и постепенно наплывало на них что-то непривычно отчужденное, будто они чего-то не поделили меж собой или обидели один другого.

Левон чувствовал, что начинать новый разговор надо ему, у него мысль назревала такая нужная, может, даже необходимая в этот момент, но он не мог пока что решить, можно ли ее теперь высказать или нельзя. Никаких полномочий на это он не имел и в то же время все больше чувствовал и даже убеждался, что и Богдану так жить дальше очень трудно: только слушай, что говорят, а сам ничего не знай. «Почему это я могу знать больше? Чем я лучше его?»

И решил старик поделиться кое-чем с Богданом, сказать кое-что из того, что знал сам. Кашлянул сначала, потом крякнул, когда запускал руку в глубь кармана штанов, чтоб достать трубку, и уже тогда начал будто про себя:

— Думаешь, если я теперь так часто хожу в лес, так это мне одни муравьи нужны? На черта мне столько муравьев! Есть другие дела, так и хожу… И ко мне теперь заходят, может, больше, чем раньше. Передаю людям что надо, показываю, пересказываю… Там теперь, в лесу, не один этот военный… И не одни Квасовы сыновья. Это нам сюда своих, Квасов, прислали, чтоб видели мы, в чьи руки отдаем колхозную живность. Клим прислал.

— Да, руки надежные, — еле слышно, но уверенно проговорил Богдан.

Неподалеку от часовни Хотяновский несмело, даже о придыханием в голосе от волнения снова обратился к Левону с вопросом, но уже с таким, который не только теперь, но и раньше тревожил и бередил его душу.

— Слушай!.. Скажи мне… это самое… может, слышал или сам знаешь. Мой парень… Клим ничего не говорил о нем? Хотел я спросить тогда у Клима. Да как-то оно… не вышло.

Левон уловил отцовскую надежду, а его тревогу чувствовал и раньше, поэтому начал осторожно, с запинками, чего обычно за ним не водилось: видно, очень старался и душой не покривить и все же хоть немного поддержать, утешить человека.

— Чтоб видеть его мне самому, так не скажу… Не видел. Чтоб слышать о нем, так опять же не скажу… Не слышал. Но думаю, что он может там быть, твой хлопец. Иначе — где ж ему быть?.. Под призыв еще не попадает, молод… Да и не успел… Служить пошел куда?.. Так какая теперь служба?..

Возле сухой колоды из тополя они расстались, и потом Богдан шел по улице один, думая о сыне. «Если он где-то тут, с этими хлопцами, что в лесу, то пускай бы оно так и было… Невелика, правда, слава — гонять свиней по лесу, но для хорошего человека всякая работа не позор. Квасам же, наверно, выдадут потом и одежду по форме, и ружья… Не будут же они все время с хворостинами ходить, другая работа найдется. И прокормить их всех можем колхозами… Пускай там хоть вся молодежь останется… и солдаты, что не успели уйти со своими…»

Ложился старый спать, уже уверенный, что Пантя где-то в партизанах. В истомленной дреме представлял своего сына в настоящей военной форме, со звездочкой на пилотке, которая поблескивала даже ночью… как у красноармейца…

Сон был короткий, не было времени спать. Но сон был и сладкий, старому уже и не помнилось, когда так легко дышалось во сне, когда так долго не хотелось раскрывать глаза… Слава богу, тихо во дворе, тихо и на улице… Никто не будит… Воскресенье сегодня, так и поспать можно подольше, хоть и война…