Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Ехать, а лучше сказать — идти, надо было, конечно, долго, так как дорога не близкая. Большую половину она шла через лес: тут и затишней было, и интересней. Я впервые имел возможность в свое удовольствие наглядеться на зимний лес, на его разнообразие и чарующую сказочность под белыми снежными шатрами. Немного разочаровывало только то, что как-то слишком тихо было в лесу: изредка протенькает синица, коротко и резко, будто попав головой в волосяную петлю, иной раз каркнет ворона, пролетая над дорогой. И почти никаких следов на снегу. С детства привычно было думать, что в лесу — волки, лисицы, какие-то другие животные и звери. Представлялось, что они часто всюду бегают, оставляют на снегу следы. Но тут нигде не видно было никаких следов. Или, может, потому, что мы находились на дороге. А мне очень хотелось увидеть свежий волчий след. Хотя бы след, если не самого волка…

В нашей Арабиновке часто можно было услышать разные истории про волков: то они большой стаей нападали на человека, либо догоняли запряженного коня, как он ни удирал от них, либо забирались в чей-нибудь хлев и давили там всех овец. Когда я был малым, то очень боялся волков. Нельзя сказать, чтоб и теперь их совсем не боялся, но почему-то хотелось представить, что могло бы случиться, если бы вдруг из густого кустарника вынырнула целая волчья стая и накинулась на наших коней. Что бы в таком случае делал мой отец, или Ничипор, или Богдан? А Клим Бегун, наверно, вынул бы из потайного кармана свой наган и выстрелил бы. И вся стая, конечно, дала бы дёру, я знал, что волки очень боятся выстрелов. А если у председателя нет нагана? Пусть бы показался хоть один волк, тогда можно было б узнать, есть сегодня у Клима оружие или нет…

Над самым лесом выблеснуло бледное, холодное солнце, и я увидел, что оно уже близится к закату. Опустится солнце за лес, и тогда начнет быстро смеркаться, а ехать еще далеко. Придется ехать в темноте, да еще лесом, вот тогда и можно ожидать происшествий. Меня они не пугали, не смущали, лишь бы только не останавливаться из-за них, не стоять на дороге. Стоять бы я не смог, так как даже на ходу чувствовал, как мороз сжимал пальцы ног. Зябли немного и пятки; как ни оберегал меня отец, все же я намочил ноги, помогая вытаскивать Хрумкача. У отца тоже были мокрые ноги: я это знал, заметил еще на болоте. Но отец не признавался мне в этом ни тогда, ни теперь. Может, он и сам забыл про свои ноги, не ощущает сырости, так как ему к такому не привыкать. Сколько раз я слышал от матери, когда она, после возвращения отца с дороги, забирала сушить портянки: «Опять мокрые, закоченелые… Ну почему ты не бережешь себя, почему не думаешь о своем здоровье?»

Отец только растирал покрасневшие пальцы на ногах и молчал…

До реки было еще далеко, но я уже время от времени начинал думать, как переедем реку впотьмах и с такими нагруженными возами. Вот если Хрумкач или какой-нибудь другой конь провалится в реку, что тогда будем делать, как спасать?

Мои неприятные мысли прервал довольно замысловатый возок с высоким, забавно выгнутым передком, с узкими, видно окованными железом полозьями, потому что поблескивали на солнце. В этот возок был запряжен довольно стройный, с крутой шеей и размашистым шагом конь. Время от времени пофыркивая, он легко и живо, будто играя, нес этот возок с укутанным в черную бурку человеком на высоком сиденье.

Та мало наезженная дорожка, на которой я заметил незнакомый возок, шла как бы наперерез нашей колонне, и мне подумалось, что возок как раз подкатит сюда в то время, когда мой воз минует этот небольшой перекресток. Подкатит, промелькнет между моим возом и Бегуновым и помчится дальше. Но вдруг Клим Бегун почему-то оставил своего конька, швырнул под сани и хворостинку, которой помахивал, и направился вперед. Чуть не бегом он миновал меня и вышел на перекресток. Хозяин возка остановил коня, видно, по шлему и шинели узнал, кто его перенимает. Подождав, пока с тихим и приятным шумом продвинутся мои сани, он повернул своего коня на нашу дорогу и пристроился за моим возом.

— Мне туда и надо, — услышал я бодрый и чистый голос. — К самой реке.

Еще в тот момент, когда я поравнялся с возком, я узнал, кто это едет, и уже не укорял мысленно Бегуна за то, что он ради этого человека бросил своего конька и теперь тот меринок отстанет далеко, отделит от нас большую часть колонны. Это был Игнат Маринич, и мне сразу стало приятно, когда он пристроился к моему возу. Его конь с ходу выдернул большой клок сена, начал жевать и сильно махать головой, так как был зауздан и удила мешали ему жевать. Большая часть клока сена упала ему под ноги, потом будто уплыла под возок.