Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Временное беспокойство начинало зарождаться у меня только потому, что мой отец, по своей давней привычке, ехал медленно и, как мне казалось, даже и не собирался поторапливать своего лохматого тяжеловоза. «Люди померзнут на санях при такой езде, — думалось мне, — и начнут обгонять нас, поедут впереди, а мы останемся самыми задними».

И вдруг будто моя мысль передалась отцу: с горки он дернул вожжами коня, и этот увалень вдруг, неожиданно для меня, побежал довольно живо и размашисто. А я и не успел шевельнуть вожжами, как моя сивка-бурка тоже рванула с места, мотнула гривой и сама охотно перешла на резвый бег. За нами поспевали и все повозки. Оглядываясь на колонну, я заметил, что даже и Хрумкач чаще перебирал передними ногами, круто подогнув старческую голову.

Долго ли пробежит у моего отца толстый шерсточесальник? До этого он вряд ли бегал подолгу. Вот опустится с горки и перейдет на медленный ход, хоть и дорога всюду ровная, легкая, сани просто плывут по снегу, местами даже подгоняют коней. Однако же толстяк бежал и бежал, и по его выставленным вперед ушам и спокойному, с белыми струйками пара дыханию можно было полагать, что он и не собирается останавливаться, видно, намеревался добежать до самой реки.

Впереди горка, конь побежал и в гору. С горки мне стала видна вся колонна, до самой последней повозки. Потом постепенно некоторые стали исчезать, начиная с дальнего конца. Когда же, спустя некоторое время, снова перед моими глазами выровнялась вся колонна, отдельных повозок я уже не видел из-за клубов белого пара, выдыхаемого лошадьми. Отцов толстяк все бежал и бежал…

Подъехав к реке, отец остановил коня, слез с саней и пошел на берег. Там, спустившись на лед, он прошел почти на середину реки, разгреб руками снег (лаптей не захотел запорашивать), топнул раза два ногой по льду. К нему подошли Богдан и Ничипор.

— Ну как? — спросил Ничипор и тоже топнул ногой по льду.

— Можно ехать, — сказал отец и направился к своим саням.

Я стоял на коленках, по примеру отца, на отжимках сена, крепко держал в руках вожжи и с тревожным напряжением ждал того момента, когда начнем переезжать реку. Мысленно прикидывал, кто тяжелее с возом: отцовский толстяк или моя сивка-бурка. Знал, от кого-то слышал, что не только под тяжестью лошади одна повозка переезжает реку, а другая проваливается, зависит это еще и от ловкости лошади, от умения хозяина выбрать дорогу, да и от самого льда, так как и он бывает не везде одинаковый по прочности. На ловкость своей сивки-бурки я надеялся, потому что уже в пути заметил, что ноги ее будто на пружинах — дотрагиваются до земли и отскакивают. Если одна нога провалится, другая спружинит и поможет выскочить: если же обе вместе, передние или задние, то и тогда сивка-бурка выберется и сани перетащит. А вот если вес у нее намного больше, чем у толстяка, тогда лед может не выдержать.

Отец снова стал на колени, потом осанисто опустился подпоясанным кожухом на пятки ног; так он мог ехать хоть и сто километров; ноги не мерзли и не млели. Кленовые лапти поскрипывали время от времени, когда покачивалась фигура отца на ухабах или крутых поворотах дороги. По тому, как отец сел на сани, как взял в руки вожжи, я почувствовал, что никаких неожиданных происшествий на реке не должно быть. Если бы предвиделось что-то опасное, то — я уже знал своего отца — он никогда не сел бы в сани, не пустил бы туда коня, а сам пошел бы впереди и коня повел бы за собой. Случалось уже не раз в прошлые зимы: ехал отец на болото, лед порой проваливался, но Пегая приходила с сеном домой почти сухая, а отец весь обмерзший и будто замурованный в окаменевшую болотную грязь.

Сегодняшнее спокойствие отца подбадривало меня, однако же немного и огорчало, ибо что это за езда, если в таком большом обозе не будет происшествий и приключений. Но ведь происшествия могли быть впереди. Как еще по болоту проедем?.. Обратно ехать надо будет через реку, когда стемнеет, и с возами сена…

Отец тронул коня, и тот послушно взял с места, но, подойдя к реке, остановился. Отец не рванул вожжи, не подстегнул. Конь опустил голову, взял губами немного снега, стал будто смаковать его и храпеть. Отец спокойно сидел и ждал. Толстяк понюхал лед, похрапел, потом пошел согнув голову. За ним пошла моя сивка-бурка, тоже без подгона. За нами уже лежал надежный санный след, и задние повозки ехали как по давно проложенной дороге и, может, даже не замечали того, что это была река.

На болоте мой отец тоже первым прокладывал дорогу, его конь и там похрапывал и шагал, низко опустив голову, а я след в след ехал за отцом. Как было условлено заранее, арабиновцы подъехали каждый к своему стогу, а голубовцам, у которых не было тут своих стогов, были показаны высоченные стога Гугеля. Возле стогов остановились с затишной стороны, начали кормить коней.