Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Сначала не услышал ничего, а потом ему показалось, что в пустом хлеву что-то зашуршало и стукнулось в ворота. Богдан чуть ли не бегом направился туда.

— Бери нож! Вон! — услышал он удушливый шепот Бычихи. — Скорей! Я покажу, где и как…

Богдан рванул на себя ворота и в полумраке стойла увидел Пантю с ножом в руках, а потом в углу, на соломе, — костлявую, напряженно согнутую спину Бычихи. Она коленями и всем своим хищным телом навалилась на поваленного барана, а руками, как коршун когтями, держала его за большие крутые рога.

Богдан с разгона ткнул валенком ей под зад, так как уже догадался, чей баран у нее под коленями. Приблудное животное содрогнулось под ней, но женщина еще крепче вцепилась в свою жертву, прилегла и стала тянуться чуть ли не зубами к горлу.

— Давай нож! — крикнула с отчаянием, однако глухо, придушенно: голос потонул в длинной, густой шерсти.

Пантя кинулся в тот угол, где мать, но отец перехватил его и отнял нож.

— Иди в хату! — сказал строго, с угрозой. — И сиди там, пока я не приду!

Когда мальчик вышел из хлева, Богдан оттянул от Крутомысова барана жену и выбежал на улицу.

— Марфа-а! — крикнул он что было силы. — Га-а-а, Марфа!

Та вскоре показалась из ближнего двора.

— Беги сюда! Марфа!

Как бежала эта женщина при своей хромоте, трудно рассказать, а тем более — описать, однако появилась возле Богдановых ворот почти в одно мгновение.

— Глянь иди! Не твой?

Бычихи в хлеву уже не было, а баран стоял в том же углу, упершись рогами в перегородку, за которой были овцы, и подергивался, будто отрясал с себя что-то.

Марфа, как только перешагнула подворотню, так сразу и кинулась к барану.

— Мой, наш! — как-то дико и радостно закричала она. — Вот же видите — повязка на шее!.. От юбки моей старой!.. И уши вилками поразрезаны!.. Поглядите, пощупайте, если не верите!

— Бери и веди! — спокойно и доверительно сказал Богдан.

Марфа подхватила животное за большой крученый рог и стала тянуть к воротам, но баран есть баран: от переполоха или, может, просто по своему безмозглому упрямству, он уперся передними ногами в соломенную подстилку и не хотел уходить от овец. Марфа взялась за другой рог, начала тянуть обеими руками, немного стронула с места, но здоровенный рогач по-бычьи напружинивал передние ноги и больше скользил по соломе, чем ступал.

— Давай помогу! — сказал Богдан.

…По потемневшей улице они вдвоем вели барана. Марфа хромала больше, чем обычно, как-то слишком ухабисто припадала на левую ногу. Богдан шел вяло и утомленно, а рогатый дурень бороновал землю ногами.

Еще, может, и двух часов не прошло, как Хотяновский вел по той же стороне улицы своего Хрумкача. Еще и следы его, пожалуй, можно было б кое-где разглядеть, если б не стемнело…

А теперь ведет барана… Это еще хорошо, что ведет. Если б на какую-то минуту позже вышел из хаты, то, наверно, пришлось бы нести тушу. И от кого, от чьей руки перестал бы не только упираться, но и дышать этот ненормальный рогач? Сынок его зарезал бы животное. Сам же Богдан даже и курицы никогда не зарезал…

Тщедушный, но непоседливый и падкий на разные вывихи сын… Родной сын, своя родная кровинка… В школу б ему уже идти, если б по-доброму… В Голубовку. И отстает от ровесников: те уже учатся, а он… С наточенным блестящим ножом в руках…

…На прошлой неделе принес в хату петушиную голову с раскрытым, будто петух только что пел, клювом, с красными зубчиками гребня… Похвалился, что сам зарезал. Мать, конечно, научила… Может, еще и не свой был тот петух, как и сегодня баран. Тогда Богдану не пришло в голову проверить…

Чем дальше, тем все более рьяно упирался баран, начал даже бодаться и крутить рогами. Шел вдоль забора пастух, увидел такую картину, остановился.

— Подгони его, Вацик, сзади! — попросила Марфа.

Пастух размотал кнут с ременными кистями, подошел ближе и со свистящим выстрелом так огрел барана по хвосту, что тот даже подскочил задними ногами и рванулся вперед. Богдан чуть не споткнулся, меняя тяжелый, натужный ход на внезапный, неожиданный бег.

Дальше баран семенил будто уже охотно, даже тянул за собой своих спасителей, но все равно Богдан чувствовал, что вести это очумевшее животное очень трудно, ноги млели чуть больше, чем когда вел своего коня.

Прошло еще недели две или больше, и вот однажды, в воскресенье, почти все арабиновцы, кто был дома и жил ближе к улице, услышали сильный, почти беспрерывный звон бубенцов и грохот колес. Некоторые повыбегали на улицу, подумали, что это чья-то свадьба хлынула в полной своей разгульности, — в прошлые годы у нас часто были свадьбы поздней осенью.