Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Да, это была она, Людочка, студентка первого курса мединститута. Но совсем не эта Людмила, что сидит теперь напротив, по другую сторону стола. Красота у нее сохранилась, хотя уже не прежняя, а больше показная. Но эта красота еще может заслонить все, что есть в ее натуре мелкого и недоброго, может ослепить иного и заставить смотреть сквозь кривое зеркало не только на нее самое, но и на других людей.

Высоцкий видел эту красоту, чувствовал ее притягательную силу, но она уже ничуть не задевала его души, не порождала в ней прежней нежности и веры. Даже самая лучшая правда, исходившая от этой женщины, могла выглядеть теперь неправдой, да еще порой и непристойной, ранящей.

— Не любишь ты меня! — чуть не крикнул Высоцкий. Посмотрел на дверь и, опустив голову, притих.

Его слова эхом отозвались в углах комнаты, потом вдруг оборвались, и в кабинете установилась глухая и скучная тишина. Тяжело оставаться в такой глуши хоть одну минуту. Да еще с человеком, который не может принести ничего светлого. Высоцкий слышал свое неровное, взволнованное дыхание, слышал, как дышит в воротник плаща Людмила. Что-то подмывало крикнуть еще раз, чтоб нарушить, отогнать от себя эту неприятную тишину, но он сдержал себя и лишь приглушенно добавил:

— Раньше тоже не любила! А если что и было, так только легкомыслие, игра в чувства! Тебе нравилось создавать впечатление, чтоб больше налюбоваться собой. Ни ду́ши, ни сердца́ людей тебя не интересовали. Мне качнется теперь, что ты даже и не способна была кого-нибудь полюбить.

При последних словах Леонид Александрович как-то расслабленно и раздраженно оперся локтями о стол и прикрыл ладонями голову. Он не видел, как реагировала на его слова Людмила, но ждал, что она вот-вот подаст голос — может, даже и очень резкий, обиженный, злой. Возможно, и раскричится, чтоб опровергнуть что-то, отвести от себя вину.

Но прошло около минуты, и никакого голоса не послышалось, в кабинете снова царила та самая томительная и назойливая тишина.

Высоцкий не шевелился и будто невольно чего-то ждал. Хоть крика, хоть плача, хоть ласки, лишь бы только не того, что было до этого и что так растревожило душу.

И вдруг неожиданно услышал, как вновь зашуршал шелковый плащик. Поднял голову. Людмила уже стояла боком к нему и что-то искала в сумке — наверно, носовой платок. Глаза у нее покраснели.

— Будь здоров, — сказала чуть не плача, резко повернулась и ушла. Тоненькие каблучки ступали твердо и ровно, все шаги до двери были как бы вымерены и рассчитаны. Плащ легко переливался на сгибах и еще сильнее подчеркивал стройность фигуры.

…Закрылась дверь сначала кабинета, потом приемной, заглох стук каблуков в коридоре, а шелковый плащ с нежными переливами все еще стоял перед глазами. Слышался его легкий шорох, С почему-то не хотелось верить, что Людмила вот вдруг встала и ушла, ушла окончательно и, наверное, уже никогда не вернется.

Много дум передумано когда-то о ней, много мук перенесено. В последнее время уверовал, что прошлое уже давно кануло и не напомнит больше о себе. А вот сегодня вышло что-то неожиданное и непредвиденное: у Высоцкого не хватило силы взять и сразу выбросить все из головы, забыть, как она тут сидела, что говорила, как потом встала и ушла, молча и печально, но не теряя своей живости и очаровательной стройности.

Леонид Александрович почувствовал, что больше не может оставаться в кабинете. Захотелось скорей уйти, чтоб хоть немного освободиться от нахлынувших впечатлений и мыслей… «А может, догнать Людмилу и поговорить с ней?.. О чем говорить?» Этот невольный вопрос не получал ответа.

«… В какую сторону она пошла? Может, спросить об этом у старого Архипа?..»

Высоцкий будто испугался своих чувств: тут что-то случайное, оно должно быстро пройти!.. Это позывные далекого прошлого, короткие и незначительные.

Архип встал с лавки, когда увидел приближавшегося главного инженера.

— Больше не придете? — спросил будто с сожалением, что не с кем будет поговорить, или желая просто быстрее избавиться от начальства да вздремнуть на свежем воздухе.

— Сегодня, не приду, — ответил Высоцкий, — присматривайте за машиной.

— Да никто ее тут…

Усталость действительно брала свое: шумело в голове, тяжело передвигались ноги. Отдыха в кабинете как и не было.

Теперь, идя домой, только б и помечтать о домашнем уюте, о старенькой матери, которая, наверное, уже давно ждет и, пока еще светло, поглядывает с огорода на тропинку, ведущую из города. Однако вместо этого возникло в памяти давнее и отболевшее.