Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Когда выпадало хоть немного свободного времени, Высоцкий садился рядом со стариком на лавочке, слушал его рассказ, тоскливо поглядывал на его поношенные резиновые сапоги:

«Досталось человеку: и воевал, и колхоз организовывал, и руководил колхозом, и теперь вот сидит тут сторожем».

В кабинете Высоцкий снова вспомнил про резиновые сапоги и пометил в настольном календаре: «Выдать деду спецодежду». Потом начал отворачивать листки назад, чтоб уточнить, что не сделано за прошедшие дни, и неожиданно наткнулся на такую же запись: «Выдать деду спецодежду!» Усмехнулся и с укором покачал головой: «Мало того, что не успеваю всего сделать, так еще и забываю. А это уже плохо. Устаю, должно быть, не умею выбрать главного».

Откинулся в кресле, прикрыв глаза. Задремать на минуту было бы, наверно, величайшим наслаждением, но как-то стыдно сделалось от одной мысли об этом: усни за рабочим столом, тогда еще больше одолеет неуважение к самому себе и, может, даже покачнется уверенность, что такое большое строительство по силам инженеру с небольшой практикой.

Утомление постепенно проходило, когда Высоцкий начинал обдумывать планы на ближайшее время. Было, конечно, немало таких дел, каких на ходу не решишь. Они приносили заботы, хлопоты, вызывали волнение. Но они же и радовали, осветляли мысль вдохновением, когда, хоть и после долгих поисков, начинали выглядеть реальными и подавали надежду на свершение.

Тишина и покой делали кабинет уютным и домашним — днем он таким не был. Думалось и вспоминалось легко, будто все тут содействовало этому.

…Письменный стол с белым листком под прессом. Ни листок, ни пресс-папье не тронуты, хотя пыль всюду вытерта, полировка по краям блестит. Это хорошо, что никто ничего не трогает на столе.

…На противоположном краю стола вчера лежала Евина рука. Вчера, а кажется — совсем недавно, может, еще и часа не прошло. Слышны были ее тихие слова, даже дыхание, когда она молчала. Казалось, что и теперь вот-вот прозвучит ее голос и повернется к нему лицо с хорошей, светлой улыбкой, с полными искренности глазами.

…Календарный листок прошлого дня не совсем плотно прилег после перелистывания. Сквозь него просвечивалась «среда» — как раз начало июня. Пускай будет памятным отот листок, хотя на нем и нет никаких отметок. На всех остальных есть и будут дальше.

Высоцкий прижал вчерашний листок, перекинул сегодняшний и стал делать пометки на следующих. А вот и вторник…

Мысли об этом, еще не близком две поплыли свободно и приятно. Возможно, это и будет первым отдыхом за все прошлые месяцы в году. Дождей теперь мало — может, и желанный вторник будет солнечным. Жаль, что нельзя отключиться на весь день.

…В коридоре вдруг послышался скрип половиц. Скрип неторопливый, приглушенный, в обычные рабочие часы его не слышно.

«Кто там может быть в такое позднее время? Разве только сторож надумал пройтись по коридору?..»

Но вскоре скрип затих и несколько минут его не было слышно.

Через некоторое время послышался осторожный стук в дверь кабинета. Высоцкий сдержанно пригласил:

— Заходите!

Неожиданно вошла женщина. Леонид Александрович встал с кресла и, как ни старался быть спокойным и выдержанным, все же не сумел скрыть удивления и растерянности.

— Ты как это?.. Как нашла? — вырвалось у него будто бы и не к месту. — Проходи, садись!

— Здравствуй! — между тем довольно безразлично сказала женщина и с постным, независимым выражением лица подошла к тому креслу, где вчера сидела Ева. Освободила правую руку от большой цветастой сумки и через стол поздоровалась. Была она в легком, светлом пыльнике, застегнутом справа почти на шее. Тут же блестела длинная, как гусеница, брошь. На голове чуть держалась легкая, газовая косынка: казалось, подуй — и улетит. Она прикрывала щеки до самого носа и почти весь подбородок, а сверхмодная прическа хорошо видна была из-под косынки. Волосы ее, видно совсем недавно, были окрашены в яркий багровый цвет.

«Гималайский заяц», — вспомнилась Высоцкому реплика в адрес одной женщины, которая почти каждую неделю меняла цвет волос.

— Я уже заходила сюда, — начала женщина, присев в кресло. — Секретарша сказала, что если и будешь сегодня, то только под самый вечер. А теперь у старика какого-то спросила — сидит там на скамейке…

Высоцкий не сдержал улыбки, и это насторожило женщину.

— Чего ты смеешься? — слегка смутившись, спросила она. — Я что-нибудь смешное сказала?