Сергей Залыгин - Соленая Падь. На Иртыше

Перемену же в своей собственной жизни, которую я должен был совершить, которая бы раздвинула передо мной мир далеко-далеко, за те пределы, которыми я ограничивался года и десятилетия, которая привела бы меня к тому самому значительному, что обязательно должно было случиться в моей жизни и чего все-таки не случилось, которая потребовала бы от меня всех моих сил, всех возможностей, способностей и такого напряжения сил, какое мне так и не удалось ощутить, — этой перемены я не совершил».

Река Васюган, где герой в молодости искал нефть, стала для него таким же символом морального поражения, каким станет для профессора Вершинина из «Троп Алтая» Бараба. И тот и другой прожили свою жизнь благополучно, но чего-то яркого, значительного в ней, что выразило бы ее смысл, так и не произошло.

Объясняя замысел «Троп Алтая», Залыгин писал, что хотел показать в романе науку черновую, повседневную, без открытий. Такая наука привлекала его тем, что она требует «немало сил, энергии, больше того — требует от людей мечты, учит их и к жизни относиться, как к исследованию».

Пожалуй, ни в каком ином произведении Залыгина не просвечивает так ясно и непосредственно личный, житейский опыт автора, как в «Тропах Алтая». Здесь и биографические, разумеется, трансформированные художественно эпизоды, вроде путешествия к селу Усть-Чара. Так же, как и герой книги Рязанцев, писатель вместе с друзьями юности бродил по берегам алтайских рек. Здесь — и проекция собственных научных пристрастий Залыгина. Подобно Лопареву и Рязанцеву он благоговел перед трудами Сапожникова, Докучаева, Воейкова.

В авторе «Троп Алтая» мы постоянно чувствуем не только художника, но и ученого, не только почитателя природы, но и ее знатока. В романе нет просто леса, но есть лес «строевой, диаметр стволов на уровне груди сорок пять — пятьдесят сантиметров», и каждый лес иной — с иными запахами и красками; нет просто камня, но есть «гранит — глубинная зернистая порода, которая состояла из кварца, калиевого шпата и плагиоклаза», нет просто почвы, но есть буровато-черная рыхлая масса, «которая еще не перестала быть останками деревьев и трав». Рука об руку с Залыгиным-ученым идет Залыгин-публицист. И, рассуждая об опасности затопления поймы Оби, Рязанцев высказывает те мысли, которые сам писатель темпераментно защищал в статьях.

Наконец, к своему роману Залыгин шел от рассказов. И пристрастие к этому жанру сказывается в книге. Каждая ее глава обладает известной новеллистической автономностью, каждая имеет свой внутренний сюжет, свою завязку и кульминацию.

«Тропы Алтая» — своеобразный мост от предыдущего творчества писателя к последующему, от рассказов и очерков к повести «На Иртыше» и роману «Соленая Падь». Итоги здесь неотделимы от начал, устья от истоков. Здесь рождаются те мотивы, которые будут позже подхвачены и развиты, кристаллизуются программные идейные и эстетические установки. Знаменателен с этой точки зрения воображаемый диалог между профессором Вершининым и генералом Жилинским. «Как я понимаю, — допытывается генерал, — теперь настало уже другое время, время социализма на деле… Время религии, преклонения перед Царствующими Особами для вас миновало. Скажите-ка, Вершинин, а что это значит для вас — социализм на деле? Как вы себя осознаете в нем? В де-ле?» Эта исходная позиция осознания себя в деле очень существенна для Залыгина. Он обычно воссоздает процесс не столько выработки убеждений, сколько развития их, повседневной практической реализации. Вот почему и герои его чаще всего люди со сложившимися взглядами, сформировавшиеся. Даже молодые персонажи романа Андрей Вершинин, Онежка Коренькова входят в него уже своеобразными личностями, с какой-то определившейся константой характера.

Процесс реализации по самой своей сущности означает движение. И предмет неослабной заботы писателя — проверка точности курса, соотнесение средств достижения цели с нею самой, связь начала с концом. Его герои и на себя сегодняшних пытаются взглянуть из завтрашнего далека, увидеть свои дела оттуда. Недаром Рязанцеву казалось, что у него наряду с пятью обычными человеческими чувствами возникло шестое — предчувствие будущего. Это предчувствие будущего можно расшифровать как ответственность перед ним. Ведь судьбы миллиардов еще не родившихся людей — «жить им или не жить, а если жить, то как? — определяются именно сегодня, в пограничное время».